Путешествие на Кон-Тики

Как только самолет перелетел экватор, начался постепенный спуск сквозь молочно-белые облака, которые раньше простирались под нами, подобно ослепительной снежной пустыне в сверкающих лучах солнца. Клочковатый туман липнул к окнам самолета, затем он рассеялся и повис над нашими головами в виде облаков, а внизу показалась ярко-зеленая волнистая поверхность джунглей. Мы летели над южноамериканской республикой Эквадор и приземлились в тропическом аэропорту Гуаякиль. С куртками, жилетами и пальто на руке, столь необходимыми накануне, мы вылезли из самолета и очутились в атмосфере теплицы; отвечая на приветствия разговорчивых южан в тропической одежде, мы чувствовали, как наши рубашки прилипали к спине, подобно мокрой бумаге. Таможенные и иммиграционные чиновники обнимали нас и чуть не на руках доставили до такси, на котором мы доехали до лучшей в городе, единственной хорошей гостиницы. Там каждый из нас поспешно отыскал свою ванну и, напустив холодной воды, залез в нее.

Мы прибыли в страну, где растут бальсовые деревья, и теперь нам предстояло закупить лес для постройки плота.

Первый день мы посвятили изучению денежной системы и нескольких испанских фраз, с помощью которых мы смогли бы найти дорогу обратно в гостиницу.

На второй день мы рискнули расстаться с ваннами и совершили несколько прогулок на постепенно увеличивавшиеся расстояния. И когда Герман удовлетворил свое детское желание потрогать настоящую пальму, а я наелся до отвала фруктами, мы решили заняться покупкой бальсовых деревьев.

К несчастью, это было легче сказать, чем сделать. Конечно, мы могли приобрести достаточное количество бальсовой древесины, но не в виде необходимых нам целых бревен. Прошли времена, когда бальсовые деревья рубили тут же на побережье. Последняя война с ними покончила; их валили тысячами и отправляли на авиационные заводы, так как это очень пористая и легкая древесина. Нам сообщили, что теперь крупные бальсовые деревья растут только в джунглях внутри страны.

—   В таком случае мы должны отправиться внутрь страны и сами нарубить их, — сказали мы.

—   Невозможно, — заявили авторитетные люди. — Период дождей уже начался, и все дороги в джунглях непроходимы из-за разлива рек и непролазной грязи. Если вам нужны бальсовые деревья, возвращайтесь в Эквадор через полгода; тогда дожди окончатся и дороги в джунглях просохнут.

Очутившись в безвыходном положении, мы отправились к дону Густаво фон Бухвальд, бальсовому королю Эквадора, и Герман развернул эскиз плота, на котором были указаны размеры необходимых нам бревен. Щуплый, небольшого роста бальсовый король, не теряя времени, схватился за телефонную трубку и разослал своих агентов на поиски. На любом лесопильном заводе имелись доски разной толщины и отдельные короткие бревна, но ни одного подходящего бревна они не смогли отыскать. На свалке у самого дона Густаво нашлись два больших бревна, сухих, как трут, но на них мы далеко не уехали бы. Было ясно, что поиски бесполезны.

Откуда дровишки. карта

Если дон Густаво сказал, что ничего не выйдет, то и все специалисты Эквадора по бальсовым деревьям также скажут, что ничего не выйдет. Итак, мы были в Гуаякиле без единого бревна для плота и не имели возможности поехать и самим срубить деревья; такая возможность появится только через несколько месяцев, когда будет уже слишком поздно.

—   Время не терпит, — сказал Герман.

—   И мы должны достать бальсовые деревья, — сказал я.— Плот должен быть точной копией, иначе мы вряд ли останемся в живых.

Маленькая школьная карта, которую мы достали в гостинице, с зелеными джунглями, коричневыми горами и красными кружочками населенных пунктов, рассказала нам, что джунгли беспрерывно тянутся от берегов Тихого океана до самого подножия могучих Анд. У меня появилась мысль. Сейчас было явно невозможно добраться из прибрежного района через Джунгли до Киведо, где растут бальсовые деревья; но что, если мы попытаемся добраться до них с противоположной стороны, спустившись в чащу джунглей с обнаженных снежных цепей Анд? Это был выход, единственный, который мы видели.

На аэродроме имелся небольшой грузовой самолет, на котором нас согласились доставить в Кито, столицу этой своеобразной страны, расположенную на горном плато в Андах на высоте 3 000 метров над уровнем моря. Кое-как устроившись среди ящиков и самолетного оборудования, мы то и дело поглядывали на зеленые джунгли и сверкающие реки, пока самолет не вошел в облака. Когда мы вынырнули из них, безбрежное море клубящегося тумана скрыло долины от нашего взора, но впереди на фоне ослепительно голубого неба из облаков выступили суровые склоны гор и голые скалы.

Самолет лез прямо вверх вдоль склона гор, словно по невидимому фуникулеру, и хотя мы находились над самым экватором, перед нами тянулись сверкающие снеговые поля. Затем мы нырнули между скалами и очутились над высокогорным плато, покрытым богатой весенней растительностью; там мы приземлились близ самой своеобразной в мире столицы.

Из стапятидесятитысячного населения Кито большинство являлось чистокровными горными индейцами и метисами, так как это была столица их предков еще задолго до того, как Колумб и жители Северной Европы открыли Америку. Город имел свой особый облик благодаря старинным монастырям, где хранились бесценные художественные сокровища, и другим величественным зданиям эпохи испанского господства, которые возвышались над кровлями низких домов индейцев, построенных из необожженного кирпича. Целый лабиринт узких улиц тянулся среди глиняных стен; улички кишели горными индейцами в испещренных красными пятнами плащах и высоких шляпах собственного изделия. Одни шли на базар, погоняя нагруженных ослов, другие сидели, сгорбившись, вдоль глинобитных стен и дремали на солнцепеке. Несколько автомобилей с аристократами испанского происхождения, одетыми в тропические костюмы, проследовали один за другим, медленно двигаясь и беспрестанно сигналя, чтобы проложить себе путь среди детей, ослов и босоногих индейцев. Воздух здесь, на высоком плато, был так прозрачен, что окрестные горы казались частью уличного пейзажа и усиливали сказочность обстановки. Наш приятель по самолету Хорхе, по прозванию «сумасшедший летчик», происходил из старинной испанской семьи в Кито. Он устроил нас в забавной старомодной гостинице, а затем принялся рыскать по городу, то с нами, то один, в поисках какого-нибудь транспорта, который мог бы доставить нас через горы, а затем дальше, в джунгли — в Киведо. Вечером мы встретились в старинном испанском кафе, и Хорхе преподнес нам плохие новости: мы должны выкинуть из головы всякую мысль о поездке в Киведо. Невозможно найти ни экипажа, ни проводников для переезда через горы; уж, конечно, не могло быть и речи о путешествии в джунгли, где начались дожди и где путникам грозила опасность подвергнуться нападению, если они застрянут в грязи. Лишь в прошлом году десять американских инженеров-нефтяников были убиты отравленными стрелами в восточной части Эквадора. Здесь до сих пор живет много лесных индейцев, которые бродят абсолютно голые по джунглям и охотятся с помощью отравленных стрел.

—   Некоторые из этих индейцев являются охотниками за головами, — замогильным голосом сообщил Хорхе, видя, что Герман, не обнаруживая никаких признаков беспокойства, продолжает уплетать жаркое и запивать его красным вином.

—   Вы думаете, что я преувеличиваю, — продолжал он шепотом, — Но хотя это строго запрещено, у нас есть еще люди, которые зарабатывают на жизнь продажей высушенных человеческих голов. Эту торговлю невозможно пресечь, так как и по сегодняшний день лесные индейцы отрубают головы своих врагов из других бродячих племен. Они разбивают и вынимают кости черепа, а пустую кожу головы наполняют горячим песком; голова сморщивается и становится не больше кошачьей, но форма остается прежней, и черты лица сохраняются. Эти сморщенные головы врагов когда-то были ценными трофеями, теперь они являются дефицитным товаром на черном рынке. Метисы-посредники доставляют их торговцам на побережье, а те перепродают туристам по баснословным ценам.

Хорхе торжествующе посмотрел на нас. Он и не подозревал, что днем Германа и меня затащили в комнату швейцара и предложили купить две такие головы по тысяче сукре за штуку. Эти головы теперь часто подделывают, пуская в ход головы обезьян, но те, что нам показали, были самые настоящие головы чистокровных индейцев, так хорошо сохранившиеся, что можно было различить мельчайшие черты лица. Это были головы мужчины и женщины, каждая величиной с апельсин; женщина была прехорошенькая, хотя только ресницы и длинные черные волосы сохранили свои естественные размеры. Я содрогнулся при этом воспоминании, но выразил сомнение в том, что охотники за головами встречаются к западу от гор.

—   Никто не может этого знать, — мрачно заявил Хорхе. — А что вы скажете, если ваш друг исчезнет, а затем на рынке появится его голова в миниатюре? Однажды так произошло с моим другом, —добавил он, пристально глядя на меня.

—   Расскажите нам об этом, — попросил Герман, медленно и с не особенно большим удовольствием пережевывая жаркое.

Я аккуратно отложил в сторону вилку, и Хорхе принялся за свой рассказ. Как-то он вместе с женой жил в маленьком поселке среди джунглей, занимаясь промывкой золота и скупкой добычи других старателей. У них был друг, местный житель, который регулярно приносил им золото и менял его на товары. И вот этого друга убили в джунглях. Хорхе выследил убийцу и пригрозил, что застрелит его. Убийца был одним из тех, кого подозревали в торговле сморщенными человеческими головами, и Хорхе пообещал ему оставить его в живых, если он тотчас же отдаст голову. Убийца немедленно принес голову друга Хорхе, ставшую теперь величиной с мужской кулак. Хорхе страшно расстроился, когда снова увидел своего друга, так как тот совершенно не изменился, если не считать того, что он стал таким маленьким. Очень взволнованный, он принес маленькую голову домой жене. При виде ее жена упала в обморок, и Хорхе пришлось спрятать своего друга в чемодан. Но в джунглях было так сыро, что голова покрывалась целыми наростами зеленой плесени, и Хорхе приходилось время от времени вытаскивать ее и сушить на солнце. Она очень мило покачивалась, привязанная за волосы к бельевой веревке, а жена Хорхе падала в обморок каждый раз, как видела ее. Но однажды мышь прогрызла дыру в чемодане и основательно изуродовала голову. Хорхе был очень опечален и похоронил своего друга со всеми церемониями в маленькой ямке на аэродроме.

—   Ведь это все-таки было человеческое существо, — так закончил свой рассказ Хорхе.

—   Прекрасный обед, —сказал я, чтобы перевести разговор на другую тему.

Когда мы шли в темноте домой, вид Германа с низко надвинутой на уши шляпой вызывал во мне какое-то неприятное чувство. Впрочем, он просто натянул ее поглубже, чтобы защититься от холодного ночного ветра, дувшего с гор.

На следующий день мы сидели с нашим генеральным консулом Брюном и его женой в их большом загородном имении под высокими эвкалиптами. Брюн считал маловероятным, что проектируемое нами путешествие через джунгли в Киведо может повести к сколько-нибудь значительному изменению размеров наших шляп, но… в тех районах, которые мы собирались посетить, водились разбойники. Он достал вырезки из местных газет; в них сообщалось, что после наступления сухого сезона необходимо будет послать отряды солдат для уничтожения «бандидос», заполнивших прилегающие к Киведо районы. Отправиться туда теперь было бы чистым безумием, и мы ни в коем случае не достанем ни проводников, ни средств передвижения. Когда мы с ним разговаривали, по дороге промчался «виллис» американского военного атташе, и это подало нам новую идею. В сопровождении генерального консула мы отправились в американское посольство, и нам удалось повидать самого военного атташе. Это был подтянутый, жизнерадостный молодой человек в хаки и высоких сапогах; смеясь, он спросил нас, почему мы шатаемся на вершинах Анд в то время, как местные газеты сообщают, что мы должны отправиться в плавание по океану на деревянном плоту.

Мы объяснили, что деревья стоят еще на корню в киведских джунглях. А мы залезли сюда, на крышу материка, и не можем добраться до них. Мы попросили военного атташе одолжить нам либо а) самолет и два парашюта, либо б) «виллис» с водителем, который знает страну.

В первый момент военный атташе не мог произнести ни слова, пораженный нашим нахальством; затем он безнадежно покачал головой и, улыбаясь, сказал: «Ладно, если третьей возможности нет, предпочитаю вторую».

Назавтра в четверть шестого утра к подъезду гостиницы подкатил «виллис»; из него выпрыгнул капитан инженерных войск эквадорской армии и доложил, что он прибыл в наше распоряжение. Он имел предписание доставить нас в Киведо, какая бы ни была грязь. «Виллис» был забит канистрами с бензином, так как по дороге, по которой нам предстояло ехать, не было ни бензиновых колонок, ни даже следов колес. В связи с сообщениями о «бандидос» наш новый друг капитан Агурто Алексис Альварес был вооружен до зубов ножами и огнестрельным оружием. Мы же приехали в Эквадор с самыми мирными намерениями, в куртках и галстуках, чтобы купить на побережье лес за наличные деньги, и все наше имущество на «виллисе» состояло из мешка с банками консервов, если не считать наскоро купленных нами брезентовых брюк цвета хаки — по паре на каждого — и подержанного фотоаппарата. Кроме того, генеральный консул навязал нам свой большой парабеллум с полным запасом патронов для уничтожения всех, кто вздумает преградить нам путь. «Виллис» со свистом пронесся по пустым уличкам, где призрачный свет луны освещал побеленные глинобитные стены, мы выехали за город и с головокружительной скоростью помчались по хорошей песчаной дороге на юг через горы.

Хорошая дорога вдоль хребта тянулась до горной деревни Латакунга, где индейские домики без окон теснились вокруг белой деревенской церкви с пальмами на площади перед нею. Здесь мы свернули на дорогу для мулов, которая, то поднимаясь, то опускаясь, извивалась на запад через холмы и долины Анд. Мы очутились в мире, какой нам никогда не снился. Это был мир горных индейцев — к востоку от солнца и к западу от месяца, вне времени и вне пространства. За все время пути мы не видели ни одной телеги, ни одного колеса. Нам попадались только босоногие пастухи в пестрых пончо, которые гнали перед собой беспорядочные стада медлительных лам, а изредка по дороге проходили целые семьи индейцев. Муж обычно ехал впереди на муле, между тем как его маленькая жена семенила сзади с целой коллекцией шляп на голове и младшим ребенком в корзине за спиной. И все время она на ходу пряла шерсть. Позади трусили предоставленные самим себе ослы и мулы, нагруженные сучьями, камышом и глиняной посудой.

Чем дальше мы подвигались, тем реже встречались нам индейцы, говорившие по-испански, и вскоре лингвистические познания Агурто стали такими же бесполезными, как и наши. Здесь и там виднелись кучки хижин, лепившихся на склонах гор; глиняные строения попадались все реже и реже, все чаще и чаще встречались хижины из веток и сухой травы. И эти постройки и коричневые от солнца люди с покрытыми сетью морщин лицами казались выросшими из самой земли под лучами палящего солнца Анд. Они являлись такой же неотъемлемой частью скал, каменных осыпей и горных пастбищ, как и сама трава горных лугов. Владевшие лишь жалким скарбом, низкорослые горные индейцы отличались железной выносливостью диких животных и детской непосредственностью первобытного народа; и чем меньше они разговаривали, тем больше они смеялись. Мы везде встречали сияющие лица с белоснежными зубами. Белый человек вряд ли мог истратить или заработать в этих местах хотя бы один шиллинг. Здесь не было ни афиш, ни дорожных знаков, и если на дорогу падала какая-нибудь жестянка или обрывок бумаги, их немедленно подбирали как полезную для хозяйства вещь.

Мы поднимались вверх по сожженным солнцем склонам без единого куста или дерева и опускались в долины, покрытые бесплодными песками, поросшими лишь кактусами, пока не взобрались, наконец, на самый гребень гор; вокруг расстилались снежные поля и дул такой пронизывающий холодный ветер, что мы должны были убавить скорость, чтобы не превратиться в ледяные сосульки; замерзая в своих легких рубашках, мы мечтали о жаре джунглей. Нам долго пришлось кружить среди гор по каменным осыпям и травянистым склонам, отыскивая дальнейшую дорогу. Но когда мы достигли западного склона, где Анды круто обрываются к подножию, верховая тропа, по которой мы двигались, дальше шла по нависшим над пропастью карнизам и со всех сторон нас окружали лишь отвесные скалы и узкие ущелья. Мы возложили все наши надежды на Агурто, который, скрючившись, сидел за рулем, изворачиваясь, и успевал вовремя свернуть всякий раз, как мы приближались к краю пропасти. Внезапно резкий порыв ветра ударил нам в лицо; мы достигли края гребня, откуда Анды рядом обрывистых уступов круто спускались к джунглям, которые лежали далеко внизу, на дне пропасти глубиной около 4 000 метров. Но нам не пришлось испытать головокружение при взгляде на это далекое море джунглей: как только мы достигли края гребня, нас окутала пелена густых облаков, непроницаемых, как дым из котла ведьмы. Но теперь дорога шла круто вниз без всяких препятствий. Все время вниз, вдоль ущелий, скал и гребней, а воздух становился все более влажным и теплым и все больше наполнялся тяжелым душным ароматом теплиц, который поднимался из расстилавшихся внизу джунглей.

А затем начался дождь. Сначала небольшой, но вскоре он забарабанил по нашему «виллису» изо всех сил: отовсюду с гор мчались потоки воды шоколадного цвета. Мы тоже чуть не плыли, спускаясь с сухого горного плато в совершенно другой мир, в котором все — и камень, и дерево, и глина — было одето мягким, пропитанным влагой покровом из мха и дерна. Вокруг росли большие листья; иногда они увеличивались до гигантских размеров и свисали, как зеленые зонтики, обдавая брызгами склоны гор. Затем появились первые редкие гонцы тропического леса, с которых длинной бахромой свисали мох и лианы. По. всюду слышалось журчание и плеск воды. По мере того как спуск становился более пологим, джунгли быстро стали обступать нас все теснее; наконец армия зеленых исполинов поглотила наш маленький «виллис», который медленно двигался, поднимая фонтаны брызг, по совершенно размокшей глинистой дороге. Воздух был влажный и теплый, тяжелый от наполнявших его ароматов растений.

Стало уже темно, когда мы на склоне хребта достигли кучки хижин, покрытых пальмовыми листьями. Совершенно промокшие под теплым дождем, мы вылезли из машины, чтобы провести ночь под крышей. Полчища блох, напавшие на нас в хижине, мы назавтра утопили в дожде. Нагруженный бананами и другими южными фруктами, наш «виллис» продолжал свой путь сквозь джунгли все ниже и ниже, хотя нам казалось, что мы уже давно достигли конца спуска. Грязь становилась более вязкой, но мы продолжали беспрепятственно двигаться, а разбойники пока не обнаруживали своего присутствия.

Лишь тогда, когда широкая мутная река, катившая свои воды сквозь джунгли, преградила нам дорогу, «виллис» остановился. Мы прочно застряли, так как берег и вверх и вниз по реке был совершенно непроходим. На небольшой прогалине стояла хижина, возле которой несколько метисов развешивали шкуру ягуара на залитой солнцем стене, а собаки и куры барахтались в грязи и забавлялись тем, что взбирались на кучи бобов какао, рассыпанных для просушки на солнце. Когда «виллис», то и дело застревая в грязи, приблизился к хижине, все сорвались со своих мест; метисы, говорившие по-испански, сообщили, что эта река называется Паленке, а Киведо находится на том берегу, как раз напротив. Никакого моста здесь не было, река быстрая и глубокая, но они готовы переправить нас вместе с автомобилем на плоту. Это курьезное сооружение лежало на берегу у самой воды. Кривые бревна — толщиною некоторые с руку, а некоторые с ногу — были скреплены между собой растительными волокнами и побегами бамбука, образуя шаткий плот, вдвое длиннее и вдвое шире нашего «виллиса». Подложив по доске под каждое колесо и с волнением ожидая, что из этого выйдет, мы втащили машину на бревна; хотя большая часть из них погрузилась в мутную воду, все-таки плот выдерживал «виллис», и нас, и четырех полуголых мужчин шоколадного цвета, которые длинными шестами отталкивали плот от берега.

—   Бальса? — в один голос спросили Герман и я.

—   Бальса, — подтвердил один из парней, непочтительно пнув ногой бревна.

Течение подхватило нас и понесло вниз по реке; время от времени мужчины налегали на свои шесты и удерживали плот в нужном направлении; мы пересекли реку наискось и очутились в более спокойной воде у того берега. Такова была наша первая встреча с бальсовым деревом и первое плавание на бальсовом плоту. Мы благополучно пристали к противоположному берегу и торжественно въехали в Киведо. Два ряда просмоленных бревенчатых домов с пальмовыми крышами, на которых неподвижно сидели грифы, образовывали что-то вроде улицы, и это был весь поселок. Жители бросили свои занятия, и все, черные и коричневые, молодые и старые, высыпали кто из дверей, кто из окон. Они мчались навстречу «виллису» — грозная шумная человеческая волна. Они окружили автомобиль со всех сторон, карабкались в него и подлезали под него. Мы крепко держали свои пожитки, между тем как Агурто отчаянно крутил руль. Затем одна из шин получила прокол, и «виллис» опустился на одно колесо. Мы прибыли в Киведо и должны были претерпеть церемонию приветственных объятий.

Плантация дона Федерико находилась немного дальше вниз по реке. Когда «виллис» с Агурто, Германом и мною появился, ныряя по ухабам, на дорожке среди манговых деревьев, худощавый старый житель джунглей быстро зашагал нам навстречу. Его сопровождал племянник, Анхело, юноша, который жил с ним в лесу. Мы передали письмо от дона Густаво, и вскоре наш «виллис» стоял один во дворе. Тем временем над джунглями разразился освежающий тропический ливень. В доме дона Федерико нас ждал праздничный обед. Цыплята и молочные поросята, потрескивая, жарились на открытом огне, а мы сидели вокруг стола, заваленного тропическими фруктами, и объясняли цель своего приезда. Через затянутые сеткой окна до нас доносился шум тропического дождя и теплый сладкий запах цветущих растений.

Дон Федерико оживился, как мальчик. Ну, конечно, он видел бальсовые плоты, когда был еще ребенком. Пятьдесят лет назад, когда он жил внизу, на побережье, индейцы из Перу частенько приплывали в Гуаякиль для продажи рыбы на больших бальсовых плотах, шедших под парусом вдоль берега. Они привозили несколько тонн сушеной рыбы, загружая ею бамбуковую каюту, стоявшую посредине плота, или же с ними приплывали жены, и дети, и собаки, и домашняя птица. Такие большие бальсовые деревья, какие они употребляли для постройки плотов, теперь во время дождей найти будет трудно, так как добраться даже верхом на лошади до бальсовых плантаций, находящихся наверху в лесах, невозможно из-за половодья и непролазной грязи. Но Дон Федерико сделает все, что в его силах; быть может, найдется несколько деревьев в лесу недалеко от бунгало, а нам нужно ведь не так много.

Поздно вечером дождь на время прекратился, и мы совершили прогулку под манговыми деревьями вокруг бунгало. Здесь у дона Федерико росли всевозможные сорта диких орхидей, которые свисали с веток; в качестве горшков им служили половинки кокосовых орехов. В отличие от культурных сортов орхидей эти редкие растения обладают чудесным ароматом. Когда Герман нагнулся, чтобы понюхать один из цветков, из листвы над его головой высунулось что-то вроде длинного тонкого блестящего угря. Молниеносный удар бича Анхело, и на землю упала извивающаяся змея. Секундой позже юноша крепко прижал шею змеи к земле раздвоенной у конца палкой, а затем размозжил ей голову.

—   Укус смертелен, — сказал он и в доказательство продемонстрировал нам два изогнутых ядовитых зуба.

Нам казалось, что повсюду мы видим ядовитых змей, притаившихся в листве, и мы поспешили войти в дом, захватив с собой трофей Анхело, безжизненно свисавший с палки. Герман уселся, чтобы снять кожу с зеленого чудовища, а дон Федерико принялся рассказывать фантастические истории о ядовитых змеях и удавах толщиной в тарелку, как вдруг мы увидели на стене тени двух огромных скорпионов, величиной с омаров. Бросаясь друг на друга, они вели смертельную схватку, сцепившись клешнями, изгибая заднюю часть туловища и готовясь нанести решающий удар ядовитым жалом на хвосте. Это было жуткое зрелище; только после того, как кто-то из нас переставил керосиновую лампу, мы поняли, что это она отбрасывала сверхъестественную огромную тень двух самых обыкновенных скорпионов величиной с палец, которые дрались на краю стола.

—   Пусть себе дерутся, — смеясь, сказал дон Федерико. — Один уничтожит другого, а тот, кто выживет, пригодится нам, чтобы в доме не водились тараканы. Нужно только плотно закрывать кровать москитной сеткой и встряхивать одежду, прежде чем начать одеваться, и все будет в порядке. Меня не раз кусали скорпионы, и я все еще жив, — со смехом добавил старик.

Я спал хорошо, если не считать того, что просыпался с мыслью о ядовитых тварях всякий раз, когда ящерица или летучая мышь слишком громко пищала или скреблась у меня под ухом.

Мы проснулись на заре, чтобы пораньше отправиться на поиски бальсовых деревьев.

—   Встряхнем-ка как следует одежду, — сказал Агурто, и при этих словах скорпион выпал из рукава его рубашки и исчез в щели пола.

Сразу после восхода солнца дон Федерико разослал своих рабочих верхом на лошадях по всем направлениям, чтобы осмотреть, не найдется ли вблизи от троп бальсовых деревьев, к которым можно было бы подступиться. Сами мы, дон Федерико, Герман и я, вскоре добрались до открытой поляны, на которой, как знал дон Федерико, росло гигантское старое дерево. Оно намного возвышалось над всеми окружавшими его деревьями, а толщина ствола составляла около метра. По полинезийскому обычаю, прежде чем начать рубить дерево, мы дали ему имя; мы назвали его Ку в честь полинезийского божества американского происхождения. Затем я взмахнул топором и вонзил его в ствол бальсового дерева, и вскоре звуки топора разнеслись по всему лесу. Но рубить дряблую бальсовую древесину — это все равно, что рубить пробку тупым топором; топор просто отскакивал, и, сделав несколько ударов, я вынужден был уступить место Герману. Топор переходил из рук в руки, летели щепки, а с нас — в духоте джунглей — струился пот в три ручья. К концу дня Ку стоял, как петух, на одной ноге, содрогаясь под нашими ударами. Затем он зашатался и тяжело рухнул, цепляясь за окружающие деревья и ломая при своем падении крупные ветви и небольшие деревца. Мы очистили ствол от сучьев и стали сдирать кору, делая зигзагообразные надрезы, как это было принято у индейцев. Вдруг Герман уронил топор и, схватившись за ногу, бешено запрыгал, словно изображал военный танец полинезийцев. Из штанины его брюк выпал блестящий муравей, величиной со скорпиона и с длинным жалом на хвосте. Голова у него была твердая, как клешня омара. Мы с большим трудом раздавили его на земле ударами каблука.

—   Конго, — соболезнующе пояснил дон Федерико. — Эта маленькая тварь хуже скорпиона, но для здорового человека укус не опасен.

 

Бревна, полные древесного сока, были далеко не такими легкими, как пробка. Они весили, конечно, по тонне каждое, и мы с большой тревогой думали о том, как они будут держаться на воде. Одно за другим мы подкатили их к краю берега; там мы к концу каждого бревна привязали веревку из прочных стеблей лиан, чтобы его не унесло течением, когда оно будет спущено в воду. Затем мы скатили бревна по одному с берега в реку. Падение каждого бревна сопровождалось огромными фонтанами брызг. Бревна кружились и плавали, погрузившись в воду до половины; они не оседали, когда мы проходили по ним. Связав бревна прочными лианами, которые повсюду свисали с верхушек дерева в джунглях, мы устроили два временных плота; один из них должен был вести другой на буксире. Затем мы погрузили на плоты запас бамбуковых стволов и лиан, которые должны были понадобиться нам впоследствии, и я с Германом вступил на плот в сопровождении двух мужчин неизвестной смешанной расы, которые не понимали нас и которых мы не понимали.

Когда мы отчалили от берега, бурлящий поток воды подхватил нас и быстро понес вниз по течению. Огибая первый мыс, мы бросили прощальный взгляд назад и сквозь брызги воды увидели наших любезных друзей, которые стояли у края берегового выступа перед бунгало и махали нам вслед. Затем мы забрались под маленький навес из зеленых банановых листьев и предоставили управляться с плотом двум коричневым специалистам, которые каждый с большим веслом в руках, устроились один на носу, а другой на корме. Они небрежными движениями без всяких усилий удерживали плот на самой быстрине, и мы, покачиваясь, неслись вниз по реке, то и дело меняя курс, чтобы обогнуть затопленные стволы деревьев и песчаные отмели.

Джунгли стояли сплошной стеной вдоль обоих берегов; попугаи и другие птицы с ярким оперением выпархивали из густой листвы, когда мы проплывали мимо. Несколько раз аллигатор бросался в реку при нашем приближении и исчезал в мутной воде. Вскоре, впрочем, мы увидели еще более замечательное чудовище. Это была игуана или гигантская ящерица величиной с крокодила, но с большим горловым мешком и гребнем вдоль спины. Она дремала на глинистом берегу, словно спала здесь с доисторических времен, и не пошевелилась, когда мы бесшумно проплыли мимо нее. Гребцы делали нам знаки, чтобы мы не стреляли. Немного времени спустя мы увидели другую игуану, длиною около метра. Она удирала по толстому суку, который свешивался над плотом. Очутившись в безопасности, игуана остановилась, сверкая на солнце своей сине-зеленой кожей, и уставилась на нас холодными змеиными глазами. Позже мы плыли мимо поросшего папоротником пригорка, и на его вершине увидели еще одну игуану, самую большую из всех. Неподвижно стоя с поднятой грудью и головой, она вырисовывалась на фоне неба, напоминая силуэт полосатого дракона, высеченного из камня. Она даже не повернула головы, когда мы огибали пригорок, а затем исчезла в джунглях.

Плывя дальше, мы почуяли запах дыма и увидели на прогалинах вдоль берега несколько хижин с соломенными крышами. Наш плот привлек пристальное внимание стоявших на берегу людей зловещего вида, которые представляли собой уродливую помесь индейцев, негров и испанцев. Их лодки, большие выдолбленные челноки, лежали на берегу, перевернутые вверх дном.

Когда наступило время обеда, мы заменили наших приятелей у рулевых весел, пока те жарили рыбу и плоды хлебного дерева на небольшом костре, разведенном на слое мокрой глины. Жареные цыплята, яйца и тропические фрукты также входили в состав нашей трапезы. А плот тем временем продолжал быстро плыть и уносил нас сквозь джунгли к океану. Какое нам теперь дело до того, что дожди затопили всю страну? Чем сильнее дожди, тем быстрее течение в реке.

Когда темнота окутала реку, на берегу начался оглушительный концерт. Жабы и лягушки, сверчки и москиты, квакая, треща и жужжа, составляли мощный многоголосый хор. Время от времени в темноте раздавался пронзительный визг дикой кошки то тут, то там слышался тревожный писк птиц, спугнутых с места ночными мародерами джунглей. Несколько раз мы видели тусклый свет огня в хижине лесных жителей и слышали крики людей и лай собак, когда мы проплывали во мраке мимо. Но большей частью тишина ночи нарушалась только лесным концертом, и мы молча сидели, любуясь звездным небом, пока сонливость и дождь не загнали нас в каюту из листьев, где мы улеглись спать, предварительно спустив предохранители револьверов.

Чем дальше плыли мы вниз по течению, тем чаще попадались нам хижины и туземные плантации, и вскоре по берегам появились настоящие деревни. Движение по реке поддерживалось здесь с помощью долбленых челноков, на которых плыли, отталкиваясь длинными шестами; тут и там мы видели маленькие бальсовые плоты, нагруженные кучами зеленых бананов.

У слияния Паленке с Рио Гуаяс вода стояла настолько высоко, что между городом Винсес и прибрежным портом Гуаякиль деловито курсировал колесный пароход. Для экономии времени Герман и я перебрались на борт парохода и поплыли на нем мимо густонаселенных плоских берегов к океану. Наши коричневые приятели должны были последовать за нами, оставаясь вдвоем на плоту.

В Гуаякиле Герман и я расстались. Он остался у устья реки Гуаяс, чтобы принять бальсовые бревна, когда они прибудут туда. Он должен был погрузить их на пароход каботажного плавания и доставить в Перу, а там приступить к постройке плота и проследить за тем, чтобы он был точной копией старинных индейских плотов. Я же на рейсовом самолете вылетел на юг, в столицу Перу, Лиму, чтобы подыскать подходящее место для постройки плота.

Самолет летел на большой высоте вдоль берега Тихого океана; с одной стороны тянулись пустынные горы Перу, а с другой далеко внизу расстилался сверкающий океан. Там предстояло нам начать свое плавание на плоту. Когда я смотрел с высоты на океан, он казался мне безграничным. Небо и море сливались на неуловимой черте горизонта далеко-далеко на западе, и я не мог отделаться от мысли, что и за горизонтом простираются многие сотни таких морских равнин, которые огибают одну пятую земного шара, прежде чем снова достигают земли — островов Полинезии. Я пытался сосредоточить свои мысли на том, что ожидает нас через несколько недель, когда мы поплывем на крошечном плоту по этому голубому беспредельному простору, но поспешно отогнал и эту мысль, так как она вызывала во мне неприятное ощущение, какое испытываешь, готовясь к прыжку с парашютом.

По прибытии в Лиму я поехал на трамвае в порт Кальяо на поиски места, где мы могли бы заняться постройкой плота. Я сразу же увидел, что все причалы были забиты судами и вдоль всего берега стояли краны и пакгаузы, таможенные склады, здания портового управления и прочие постройки. Немного дальше от гавани берег не был застроен, но был усеян таким количеством купальщиков, что эта любопытная публика в один миг растащила бы плот со всем снаряжением, как только мы отвернулись бы от него. Кальяо в настоящее время является самым крупным портом страны с семимиллионным белым и коричневым населением. Для строителей, плотов времена в Перу изменились еще сильнее, чем в Эквадоре, и я видел один выход — проникнуть за высокий забор, окружавший военный порт, у железных ворот которого стояли часовые с оружием в руках, окидывавшие угрожающими и подозрительными взглядами меня и других посторонних людей, слонявшихся вдоль забора. Тот, кто сумеет попасть туда, будет находиться в полной безопасности.

В Вашингтоне я встретился с перуанским морским атташе и имел от него рекомендательное письмо. На следующий день я отправился с этим письмом в морское министерство и попросил, чтобы меня принял морской министр Мануэль Нието. Он принимал по утрам в красивом зале министерства, сверкающем зеркалами и позолотой и обставленном в стиле ампир. Я немного подождал, а затем вошел министр в парадной форме, низкий коренастый офицер, непреклонный, как Наполеон, говоривший лаконично и точно. Он спросил, что мне надо, и я ответил, что прошу, чтобы меня допустили в военный порт для постройки деревянного плота.

—   Молодой человек, — сказал министр, раздраженно барабаня пальцами по столу. — Вы толкаетесь не в те двери. Я с удовольствием помогу вам, но мне нужно разрешение министра иностранных дел; само собой разумеется, что я не могу допустить иностранцев на военную территорию и разрешить им пользоваться военными мастерскими. Обратитесь письменно к министру иностранных дел. Желаю удачи.

Я с ужасом подумал о бумажках, пересылаемых с места на место и исчезающих в канцелярских дебрях. Какое счастье было жить в грубую эпоху Кон-Тики, когда не существовало таких препятствий, как письменное заявление. Попасть лично к министру иностранных дел было значительно труднее. Норвегия не имела дипломатического представительства в Перу, и наш генеральный консул Бар, всегда готовый услужить, мог устроить мне свидание только с советником министерства иностранных дел. Я боялся, что дальше этого дело не пойдет. Теперь могло пригодиться письмо доктора Коена президенту республики. И я обратился к адъютанту президента Перу с просьбой об аудиенции у его превосходительства дона Хосе Бустаменте Ривера. Через несколько дней мне сообщили, что я должен быть во дворце к двенадцати часам.

Лима представляет собой современный город с полумиллионным населением; он раскинулся на зеленой равнине у подножия пустынных гор. По своей архитектуре, а также в не меньшей степени благодаря садам и бульварам он, без сомнения, является одной из самых красивых столиц в мире — уголком современной Ривьеры или Калифорнии, оживленным красочными постройками в старинном испанском стиле. Дворец президента находится в центре города и усиленно охраняется вооруженными часовыми в яркой форме. Получить аудиенцию в Перу — дело серьезное, и подавляющее большинство жителей видело президента только на экране кино. Солдаты с блестящими патронташами провели меня вверх по лестнице, а затем по длинному коридору; в конце его трое штатских проверили мои документы и записали меня в книгу; передо мной открыли массивную дубовую дверь, и я очутился в комнате, где стоял длинный стол и несколько рядов стульев. Там меня встретил какой-то мужчина в белом костюме, попросил меня сесть, а сам исчез. Через несколько секунд распахнулась широкая дверь, и меня пригласили войти в следующую комнату, обставленную с гораздо большей роскошью. Какая-то важная фигура в безупречном мундире двинулась навстречу мне.

«Президент», — подумал я и вытянулся в струнку. Но нет. Человек в роскошном золотом мундире предложил мне сесть в старинное кресло с прямой спинкой и исчез. Я не просидел на краешке кресла и минуты, как растворилась еще одна дверь и слуга с поклоном пригласил меня в большую великолепно украшенную, позолоченную комнату с позолоченной мебелью. Слуга исчез так же внезапно, как и появился, и я в одиночестве остался сидеть на старинном диване, рассматривая анфиладу пустых комнат с открытыми настежь дверями. Было так тихо, что я слышал, как кто-то приглушенно кашлял за несколько комнат от меня. Затем послышались приближающиеся твердые шаги, я вскочил и нерешительно поклонился важному господину в форме. Но нет, это тоже был не он. Из сказанного этим господином я понял, что президент шлет мне приветствия и что он скоро освободится, как только закончится заседание совета министров. Спустя десять минут твердые шаги снова нарушили тишину, и на этот раз в комнату вошел человек с золотыми аксельбантами и эполетами. Я стремительно вскочил с дивана и низко поклонился. Человек поклонился еще ниже и повел меня через несколько комнат и вверх по лестнице, устланной толстыми коврами. Он покинул меня в крохотной комнате, в которой стояли диван и кожаное кресло. Вошел мужчина небольшого роста, в белом костюме; я покорно стоял, ожидая, что он опять меня куда-нибудь поведет. Но он никуда меня не повел, только любезно поздоровался и остался на месте. Это был президент Бустаменте Риверо.

Президент знал по-английски вдвое больше, чем я по-испански; после того как мы обменялись приветствиями и он жестом пригласил меня сесть, наш совместный запас слов был исчерпан. Знаками и жестами можно сказать многое, но нельзя с их помощью получить разрешение на постройку плота в перуанском военном порту. Мне было ясно, что президент меня не понимает, а ему самому это было еще яснее, так как через некоторое время он вышел, а затем вернулся в сопровождении министра авиации. Министр авиации, генерал Ревередо был энергичный, атлетически сложенный мужчина в форме военно-воздушных сил с крылышками на груди. Он великолепно говорил по- английски с американским акцентом.

Я попросил извинить меня за недоразумение и сказал, что хотел бы получить разрешение допустить меня не на аэродром, а в военный порт. Генерал рассмеялся и объяснил, что его пригласили сюда лишь в качестве переводчика. Шаг за шагом моя теория была изложена президенту, который внимательно слушал и задавал при посредстве генерала Ревередо дельные вопросы. Под конец он сказал:

—   Если есть вероятность, что острова Тихого океана были впервые открыты людьми из Перу, то Перу заинтересовано в этой экспедиции. Скажите, чем мы можем помочь вам.

Я попросил отвести нам место на территории военного порта для постройки плота, дать нам возможность пользоваться флотскими мастерскими, предоставить помещение, где мы могли был хранить снаряжение, и дать разрешение на ввоз его в страну, разрешить пользоваться сухим доком и услугами рабочих порта для помощи нам в работе, а также дать судно, которое отбуксировало бы нас от берега, когда мы пустимся в путь.

—   Что он просил? — нетерпеливо спросил президент таким тоном, что даже я понял.

—   Ничего особенного, — не вдаваясь в подробности, ответил Ревередо. И президент, удовлетворившись таким ответом, кивнул в знак согласия.

Прежде чем аудиенция была окончена, Ревередо обещал, что министр иностранных дел получит личное указание от президента, а морскому министру Нието будет предоставлена полная свобода действий для оказания нам необходимой помощи.

—   Да хранит вас всех бог! — произнес на прощание генерал, смеясь и покачивая головой. Вошел адъютант и проводил меня до дежурного.

Я вырезал статью. Сидя у себя в номере, я писал письмо Герману относительно места для постройки плота, как вдруг меня прервал стук в дверь. Вошел высокий загорелый парень в тропическом костюме; когда он снял белый шлем, мне бросилась в глаза ярко-рыжая борода, которая, казалось, опалила его лицо и выжгла часть волос на голове. Этот парень явился из дебрей, но было ясно, что место ему в университетской аудитории.

«Бенгт Даниельссон», — подумал я.

—    Бенгт Даниельссон, — представился посетитель.

«Он узнал про плот», — подумал я и предложил ему сесть.

—   Я только что узнал о ваших планах насчет плота, — произнес швед.

«И вот он пришел, чтобы разгромить мою теорию, так как он этнограф», — подумал я.

—   И вот я пришел, чтобы выяснить, не могу ли я отправиться с вами на плоту, — миролюбиво сказал швед. — Я интересуюсь теорией миграции.

Мне ничего не было известно об этом человеке; я знал только, что он ученый и что он явился прямо из чащи джунглей. Но если швед решается отправиться на плоту один с пятью норвежцами, он не должен быть отвергнут. К тому же даже роскошная борода не могла скрыть его уравновешенный и веселый характер.

Бенгт стал шестым участником экспедиции, так как место было еще не занято. И он оказался единственным из нас, говорившим по-испански.

Стройка

 

Все мои спутники не знали раньше друг друга, и все они были совершенно различными людьми. Поэтому в течение нескольких недель на плоту мы будем гарантированы от того, что наскучим друг другу своими рассказами. Грозовые тучи, низкое давление и ненастная погода будут представлять для нас меньшую опасность, чем угроза столкновения характеров шести человек, которым придется месяцами находиться вместе на дрейфующем плоту. В этом случае хорошая шутка часто бывает столь же полезна, как спасательный пояс.

В Вашингтоне все еще стояла суровая зима, холодная и снежная. Я вернулся туда в феврале. Бьёрн энергично взялся за проблему радио, и ему удалось заинтересовать американское общество радиолюбителей и договориться, что его члены будут принимать сообщения с плота. Кнут и Торстейн занимались организацией связи, которая должна была осуществляться с помощью коротковолновых передатчиков, специально сконструированных для этой цели, а частично с помощью портативных радиостанций, применявшихся во время войны участниками Сопротивления. Следовало разрешить тысячу вопросов, больших и мелких, если мы хотели выполнить во время путешествия все, что было задумано. А горы бумажек в папках все росли и росли. Военные и гражданские документы, белые, желтые и синие, на английском, испанском, французском и норвежском языках. В наш практический век даже путешествие на плоту должно было обойтись бумажной промышленности чуть ли не в целую пихту. Законы и ограничения связывали нас по рукам и по ногам; мы должны были распутывать один узел за другим.

—   Готов поклясться, что вся эта переписка весит десять килограммов, — сказал как-то с отчаянием Кнут, склонившись над пишущей машинкой.

—   Двенадцать, — бесстрастно уточнил Торстейн. — Я взвесил.

Моя мать, по-видимому, хорошо понимала положение, когда писала в эти драматические дни последних приготовлений: «Мне хочется одного — знать, что вы все шестеро уже благополучно находитесь на плоту!»

Затем однажды пришла срочная телеграмма из Лимы о том, что Герман был опрокинут во время купания мощной волной и выброшен на берег с серьезными ушибами и вывихнутой шеей. Он находился на излечении в одной из больниц Лимы.

К нему немедленно вылетели Торстейн Робю и Герд Волд, которая во время войны была представительницей в Лондоне одной из групп норвежского движения Сопротивления, а теперь помогала нам в Вашингтоне. Они застали Германа поправляющимся. Его полчаса продержали подвешенным на ремнях, стянутых вокруг головы, пока врачи вправляли ему первый шейный позвонок. Рентгеновский снимок показал, что позвонок имел трещину и перевернулся задом наперед. Германа спасло от смерти его великолепное здоровье; вскоре он выписался из больницы и, весь в синяках, с неповорачивавщейся шеей и ревматическими болями, снова появился в военном порту, куда были привезены бальсовые бревна, и принялся за работу. Он должен был в течение нескольких недель находиться под наблюдением врачей, и мы не были уверены, окажется ли он в состоянии отправиться с нами. Но сам он не сомневался в этом ни секунды, несмотря на первое горькое испытание в объятиях Тихого океана.

Через некоторое время прилетел из Панамы Эрик, а Кнут и я — из Вашингтона, и теперь мы все собрались в нашем отправном пункте — Лиме.

Model

В первый раз за столетия бальсовый плот строился в бухте Кальяо. Легенды инков утверждают, что в этих береговых водах их предки впервые научились плавать на таких плотах от исчезнувшего племени Кон-Тики, а исторические данные сообщают о том, что в более поздние времена европейцы запретили индейцам пользоваться плотами. Плавание на открытом плоту может стоить людям жизни. Потомки инков шли в ногу со временем; как и мы, они носят брюки со складкой и матроски. Бамбук и бальса принадлежат первобытному прошлому; здесь тоже все движется вперед — к броне и стали.

Ультрасовременный порт оказывал нам замечательные услуги. С Бенгтом в качестве переводчика и с Германом в качестве главного конструктора мы чувствовали себя в многочисленных плотничных и парусных мастерских как дома; для хранения нашего снаряжения мы имели в своем распоряжении половину пакгауза; нам отвели небольшой плавучий пирс, у которого мы спустили бревна в воду, когда началась постройка.

Стройка века

В нескольких местах, где между бревнами имелись большие щели, мы просунули толстые сосновые доски, всего пять штук, которые уходили в воду на полтора метра поперечной кромкой вниз под прямым углом к плоту. Они были расположены без всякой системы, имели в толщину двадцать пять миллиметров, а в ширину шестьдесят сантиметров. Они удерживались на месте с помощью клиньев и веревок и служили в качестве маленьких параллельных килей, или швертов. Такого рода кили существовали на всех бальсовых плотах во времена инков задолго до открытия Америки и предназначались для того, чтобы предохранить плоские деревянные плоты от сноса ветром и течением. Никаких поручней или ограждений вокруг плота мы не устроили, но вдоль каждого борта было положено длинное тонкое бальсовое бревно, которое обеспечивало твердую опору для ног.

Все сооружение представляло собой точную копию старинных перуанских и эквадорских судов, если не считать низкого фальшборта на носу, который, как впоследствии выяснилось, был совершенно не нужен. Что касается всяких деталей отделки, то мы, конечно, могли руководствоваться своим вкусом, если только это не отражалось на мореходных качествах нашего судна. Мы знали, что в недалеком будущем плот будет представлять собой весь наш мир и что поэтому любая мелочь нашего устройства с каждой неделей, проведенной на плоту, будет приобретать все большее значение.

Поэтому мы постарались придать нашей маленькой палубе возможно более разнообразный вид. Бамбуковый настил покрывал не весь плот: он тянулся лишь перед бамбуковой каютой и вдоль правой открытой стороны ее. Слева от каюты было что-то вроде заднего двора, заставленного крепко привязанными ящиками и предметами снаряжения; между ними и краем плота оставался лишь узкий проход. Спереди на носу и на корме, вплоть до задней стены каюты, девять огромных бревен не имели никакого настила. Таким образом, когда мы хотели обойти вокруг бамбуковой каюты, мы должны были с желтого бамбукового настила и плетеных циновок перешагнуть на круглые серые бревна на корме, а затем снова подняться на кучи груза, лежавшие с другой стороны. Расстояние было небольшое, но психологический эффект от преодоления каких-то препятствий вносил разнообразие и компенсировал ограниченность пространства, в пределах которого мы могли двигаться. На верхушке мачты мы устроили деревянную площадку — не столько для того, чтобы иметь наблюдательный пункт, когда мы будем, наконец, приближаться к земле, сколько для того, чтобы влезть на нее во время пути и смотреть на океан под другим углом зрения.

Когда плот начал принимать более или менее законченный вид и покачивался среди военных кораблей, сверкая золотистыми стволами зрелого бамбука и зеленью листвы, сам морской министр приехал осмотреть нашу работу. Мы безмерно гордились своим судном — живым воспоминанием о временах инков, — стоявшим здесь, в окружении страшных военных кораблей. Но морской министр пришел в неописуемый ужас от того, что он увидел. Я был вызван в управление военного порта и должен был подписать документ, снимавший с морского министерства всякую ответственность за то, что мы построили в его порту. Меня вызвали также к начальнику порта Кальяо, и там я подписал другой документ, в котором говорилось, что в случае, если я с людьми и грузом покину порт на плоту, ответственность за это будет лежать всецело на мне. Через некоторое время военный порт было разрешено посетить группе иностранных морских специалистов и дипломатов. Их мнение было также малообнадеживающим, и через несколько дней меня вызвал к себе посол одной из великих держав.

—   Ваши родители живы? — спросил он. И когда я ответил утвердительно, он взглянул мне прямо в глаза и произнес зловещим, замогильным голосом: — Ваши мать и отец будут очень опечалены, когда узнают о вашей смерти.

В качестве частного лица он просил меня отказаться от путешествия, пока еще не поздно. Один адмирал, который осматривал плот, сказал ему, что мы ни в коем случае не останемся в живых. Прежде всего размеры плота неправильны. Он настолько мал, что при сильном волнении перевернется; в то же время длина его такова, что нос и корма будут находиться на двух различных волнах, и хрупкие бальсовые бревна плота с людьми и грузом сломаются, не выдержав напряжения. И что еще хуже, крупнейший в стране экспортер бальсовых деревьев сказал ему, что пористые бальсовые бревна смогут проплыть по океану только четвертую часть нужного расстояния, а затем они совершенно пропитаются водой и затонут под нами.

бальса

Хуже всего было, когда в гавань зашло норвежское судно и мы привели капитана и нескольких из его самых опытных моряков в военный порт. Мы с нетерпением ждали их критических замечаний. И наше разочарование было очень велико, когда они все сошлись на том, что тупоносому неуклюжему плоту парус не принесет никакой пользы; капитан, кроме того, считал, что в том случае, если мы будем держаться на воде, понадобится год или два для того, чтобы наш плот, увлекаемый течением Гумбольдта, пересек океан. Боцман смотрел на наши крепления и качал головой. Мы можем не беспокоиться. Не пройдет и двух недель, как все веревки перетрутся и плот развалится, ибо в море большие бревна будут все время двигаться вверх и вниз и тереться друг о друга. Если мы не заменим наши веревки стальными тросами или цепями, мы можем спокойно укладывать чемоданы и ехать домой.

Эти доводы трудно было опровергнуть. Если хоть один из них окажется правильным, то у нас нет никаких шансов на успех. Боюсь, что я не раз спрашивал себя, знаем ли мы, что делаем. Сам я ничего не мог возразить против этих предостережений, так как не был моряком. Но у меня оставался единственный козырь на руках, на котором было основано все наше предприятие. В глубине души я все время был уверен, что доисторическая цивилизация распространилась из Перу на острова Тихого океана в ту эпоху, когда плоты, подобные нашему, были единственными судами на этом побережье. Отсюда я умозаключал, что если бальсовые деревья плавали и крепления держались у Кон-Тики в 500 году нашей эры, то они будут так же вести себя и теперь, коль скоро мы, не мудрствуя лукаво, построили свой плот точно по образцу его плота. Бенгт и Герман полностью восприняли мою теорию, и пока специалисты оплакивали нас, ребята относились ко всему совершенно спокойно и прекрасно проводили время в Лиме. Как-то вечером Торстейн с тревогой спросил, меня, уверен ли я, что океанское течение идет в нужном направлении. Мы находились в это время в кино и любовались Дороти Ламур, которая вместе с гавайскими девушками танцевала в соломенной юбочке среди пальм на живописном островке Южного моря.

—   Сюда мы и должны направиться, — сказал Торстейн. — И мне жаль вас, если течение идет не так, как вы утверждаете!

Когда день отплытия стал приближаться, мы пошли в обычное паспортное бюро за получением разрешения на выезд из страны. Бенгт, как переводчик, стоял в очереди первым.

—   Ваша фамилия? — спросил церемонный маленький чиновник, подозрительно глядя поверх очков на огромную бороду Бенгта.

—   Бенгт Эммерик Даниельссон, — почтительно ответил Бенгт.

Чиновник заложил в пишущую машинку длинный бланк.

—   Каким пароходом вы прибыли в Перу?

—   Видите ли, — принялся объяснять Бенгт, нагнувшись к перепуганному маленькому человечку, — я прибыл не на пароходе, я приехал в Перу на челноке.

Онемев от удивления, чиновник посмотрел на Бенгта и напечатал «челнок» в соответствующей графе бланка.

—   А с каким пароходом вы покидаете Перу?

—   Опять же, видите ли, — вежливо произнес Бенгт, — я покидаю Перу не на пароходе, а на плоту.

—   Как бы не так! — сердито воскликнул чиновник и раздраженно вынул из машинки бланк. — Вы будете отвечать на мои вопросы как следует?

За несколько дней до отплытия продовольствие, вода и все наше снаряжение были погружены на плот. Мы взяли продовольствие на шесть человек на четыре месяца; оно состояло из армейских рационов, упакованных в небольшие прочные картонные коробки. Герману пришла в голову мысль разогреть асфальт и облить ровным слоем каждую коробку со всех сторон. После этого мы посыпали коробки песком, чтобы они не слиплись, и тесно сложили их под бамбуковой палубой, где они заняли все пространство между девятью тонкими ронжинами, которые поддерживали палубу.

Из кристально чистого источника, находившегося высоко в горах, мы наполнили пятьдесят шесть маленьких бидонов, в которые вошло около 1 100 литров питьевой воды. Бидоны мы также прочно пристроили между ронжинами так, чтобы вокруг них все время плескалась вода океана. На бамбуковой палубе мы привязали остальное снаряжение и большие плетеные корзины, наполненные фруктами и кокосовыми орехами.

Один угол бамбуковой каюты Кнут и Торстейн заняли под радиостанцию. В глубине каюты внизу между ронжинами мы поставили восемь ящиков, прочно прикрепив их к бревнам. Два ящика предназначались для научных инструментов и кинопленки, остальные шесть были предоставлены в наше распоряжение, по одному на каждого; это было намеком на то, что каждый может захватить с собой личных вещей столько, сколько поместится в его ящик. Эрик притащил несколько рулонов бумаги для рисования и гитару, и его ящик оказался так набит, что ему пришлось держать свои чулки в ящике Торстейна. Затем появились четыре матроса с ящиком Бенгта. Он не взял с собой ничего, кроме книг, но зато умудрился втиснуть в него 73 труда по социологии и этнографии. Поверх ящиков мы положили плетеные циновки и соломенные матрацы. Теперь мы были готовы к отплытию.

Прежде всего плот вывели на буксире за пределы военного порта и протащили на некоторое расстояние вокруг гавани, чтобы убедиться в правильном распределении груза; затем его отбуксировали через всю гавань к яхт-клубу. Там накануне нашего отплытия в присутствии приглашенных и других заинтересованных лиц должно было состояться «крещение» плота.

27 апреля был поднят норвежский флаг, а на рее развевались флаги иностранных государств, оказавших экспедиции практическую поддержку. Набережная была запружена людьми, которым хотелось посмотреть на церемонию «крещения» необыкновенного судна. Цвет кожи и черты лица многих из зрителей говорили о том, что их далекие предки плавали на бальсовых плотах вдоль этого берега. Но были здесь и потомки старинных испанских семейств во главе с представителями морского ведомства и правительства, а также послы Соединенных Штатов, Великобритании, Франции, Китая, Аргентины и Кубы, бывший губернатор английских колоний в Тихом океане, шведский и бельгийский посланники и, наконец, наши друзья из маленькой норвежской колонии во главе с генеральным консулом Баром. Толпа журналистов суетилась, щелкали киноаппараты; не хватало только духового оркестра и большого барабана. Нам всем было ясно одно: если плот рассыплется на части по выходе из гавани, мы предпочтем поплыть в Полинезию каждый на отдельном бревне, но не решимся вернуться назад.

Герд Волд, секретарю экспедиции и связной между нами и материком, выпало на долю «окрестить» плот молоком кокосового ореха отчасти потому, что это гармонировало с каменным веком, а отчасти потому, что шампанское оказалось по недоразумению запрятанным на дне личного ящика Торстейна. После того как собравшимся было сообщено по-английски и по-испански, что плоту присваивается имя великого предшественника инков — солнце-короля, который полторы тысячи лет назад исчез из Перу, отправившись по океану к западу, и впоследствии появился в Полинезии, — Герд Волд приступила к церемоний «крещения» плота «Кон-Тики». Она с такой силой ударила кокосовым орехом (скорлупа которого имела трещину) о нос плота, что молоко и кусочки ядра очутились на волосах ближайших зрителей, почтительно стоявших вокруг.

Затем мы подтянули кверху бамбуковую рею и подняли парус, в центре которого наш художник Эрик нарисовал красной краской бородатое лицо Кон-Тики. Это была точная копия головы солнце-короля с высеченной из красного камня статуи, обнаруженной в разрушенном городе Тиахуанако.

—   Ах, сеньор Даниельссон! — в восхищении воскликнул старший рабочий из портовой мастерской при виде бородатого лица на парусе.

Он называл Бенгта сеньором Кон-Тики в течение двух месяцев с тех пор, как мы ему показали бородатое лицо Кон-Тики на листе бумаги. И только теперь он, наконец, понял, что настоящая фамилия Бенгта была Даниельссон.

Перед отплытием мы все были приглашены к президенту на прощальную аудиенцию, а после нее совершили прогулку высоко в горы, чтобы вдосталь насмотреться на скалы и каменистые осыпи, прежде чем мы пустимся в путь по беспредельному океану. Пока шла работа по постройке плота на берегу, мы жили в пансионе среди пальмовой рощи в окрестностях Лимы; в порт Кальяо и обратно мы ездили на автомобиле министерства авиации с шофером, которого Герд удалось нанять на время подготовки экспедиции. Теперь мы попросили шофера отвезти нас прямо в горы как можно дальше, но с тем, чтобы обернуться за один день. И вот мы катили по пустынным дорогам вдоль древних оросительных каналов времен инков, пока не достигли головокружительной высоты в 4 ООО метров над мачтой нашего плота. Здесь мы просто пожирали глазами и скалы, и горные вершины, и зеленую траву, стараясь насытиться спокойной горной громадой Анд, расстилавшихся перед нами. Мы пытались убедить самих себя, что нам решительно надоели камни и твердая земля и что мы жаждем поднять свой парус и познакомиться с океаном.