Wiki Маршруты.ру
«Тигрис» и супертанкеры. Путь в Пакистан

— Левая греби, правая суши!.. Обе стороны греби!.. И-и... раз!.. И-и... раз!..

Я стоял на высоком мостике, словно какой-нибудь капитан невольничьей галеры, а мои друзья, обливаясь потом, дружно налегали на длинные весла, которые согласно погружались в воду, придавая ладье сходство с огромной многоножкой.

Увлекательное испытание! Я давно о нем мечтал, но раньше не было случая его провести. Мы задумали выйти из порта на веслах, и поскольку Тору и Карло втиснулись в резиновую шлюпку, чтобы снимать это событие, на веслах сидело только восемь человек, по четыре с каждого борта. Я рулил и, чтобы видеть ребят, стоял на перилах, держась за верхний из двух румпелей, которыми были оснащены рулевые весла.

— И-и... раз!.. И-и... раз!..

Ребята полностью выкладывались, чтобы заставить тяжелую ладью двигаться вперед. Общий вес намокшего берди, надстроек и груза, наверно, приближался к пятидесяти тоннам, так что каждому гребцу надо было перемещать по воде вес одного слона. Не справимся с экспериментом — дело может обернуться скверно. Если ладья выйдет из подчинения, малейший порыв ветра пли каприз приливно-отливного течения в гавани может привести к нежелательному контакту с корпусами, швартовами и якорными цепями окружающих нас со всех сторон больших и малых судов. Устремленные на нас с берега и кораблей взгляды многочисленных зрителей еще больше подстегивали ребят.

Мы поднялись до восхода, чтобы попробовать своими силами выбраться из обширной гавани прежде, чем разгуляется ветер и проснутся местные жители. Но пока мы прощались со своими оманскими друзьями, весть об отплытии «Тигриса» каким-то образом распространилась по городу. Кому не удалось проникнуть на охраняемую территорию порта, те выстроились на берегу вдоль главной улицы. Команды стоявших в гавани судов тоже приготовились созерцать, что у нас получится. Выбирая якорный трос, мы отвернули нос ладьи от пирса, затем оттолкнулись от стенки и начали грести.

— И-и... раз!..

Минуту-другую ладья оставалась неподвижной. Потом медленно пошла. Очень медленно. Скорость меньше одного узла, однако достаточная, чтобы судно слушалось руля. Со спущенными парусами «Тигрис», будто длинноногое морское чудище, отполз от пирса и двинулся через лабиринт, образованный бетонными пирсами и стальными корпусами. Потревоженный веслами, уходил за корму засоряющий гавань хлам. Судовые сирены провожали нас тремя гудками: приветствие современных океанских богатырей незатейливому древнейшему предку, упорно пробивающемуся в открытое море. Два вертолета кружили над нами, как бы проверяя, взаправду ли мы уходим. В сопровождении эскорта его величество султан промчался на машине по магистрали до Порт-Кабуса, развернулся и ринулся обратно в свой дворец в Маскате. Вся эта шумиха прибавляла гребцам задора, и когда остался позади последний корабль и открылся свободный путь до крайнего мола, внезапная тишина показалась нам даже гнетущей.

Отчалив в восемь утра, мы к девяти часам успели вполне постичь размеры огромной современной гавани: нам еще надо было обойти внешний волнолом, а уже принялся мешать слабый бриз. Непривычные к гребле, ребята здорово устали. Команда «Тигриса» была явно недоукомплектована. На древних петроглифах у средних размеров камышовой ладьи, как правило, не меньше двадцати гребных весел, у судов побольше — до сорока, у нас же работало всего восемь. С двадцатью веслами мы запросто развили бы втрое большую скорость.

На подступах к выходу из гавани слабый бриз стал для нас подлинной проблемой. Казалось, «Тигрис» не трогается с места и расстояние до волнолома неизменно. Мало того, что ветер тормозил ладью. Поскольку мы принимали его чуть справа от высокого носа, он теснил нас влево, грозя столкнуть с оконечностью дамбы. Рулевые весла вместе с носовым и кормовым швертами не могли противоборствовать сносу, поэтому я командовал правой четверке гребцов «суши!», а левая четверка гребла с удвоенной силой; время от времени ребята менялись местами.

Гребцы выматывали из себя все жилы; я же мог только следить за рулем и покрикивать все громче и настойчивее на своих «невольников». И подбадривать их, конечно. Волнолом упорно приближался. Осталось одолеть каких-нибудь сто метров, после чего мы, сравнявшись с длинной стенкой, обогнем ее штурмуемый волной конец, вырвемся на простор и поднимем квадратный парус. Минуты казались нескончаемыми. Кое-кто из ребят, выбившись из сил, шлепал веслами как попало.

В целом полтора часа ушло у нас на то, чтобы добраться до ворот рукотворной баррикады. Левый борт ладьи смотрел на звездообразные бетонные массивы, принимающие на себя натиск океанского наката. Отчаянными усилиями мы заставили камышового тяжеловеса протиснуться мимо дамбы. Просвет между ладьей и волноломом был так мал, что не давал четверым гребцам на левом борту толком грести. И едва мы вышли за волнолом, как ветер взял верх над мускулами. Вместе с волнами он навалился на ладью с такой силой, что нас стало сносить кормой вперед прямо на зубчатые многогранные глыбы. Лишь секунды отделяли нас от катастрофы.

— Поднять парус!

Строго говоря, время для такой команды еще не наступило, но у нас не было выбора — ребята совершенно выдохлись. Положение было отчаянное. С верхушки волнолома и с полудюжины наблюдавших паше отплытие катеров до нас донеслись тревожные крики. Ладью прижало почти вплотную к торчащим бетонным пальцам; с перил мостика я видел, как разбегаются крабики, спасаясь от рулевого весла, которое проплывало в нескольких сантиметрах от них. Угрожающая картина. Над «Тигрисом» нависла серьезная опасность. Поданный с одного из катеров буксир помог нам продержаться, пока ребята во главе с Норманом бросились ставить парус. В рекордно короткий срок парус занял свое место и наполнился ветром. Минута-другая, и бетонные клешни остались позади. Мы вышли в открытое море.

Как не позавидовать древним шумерским мореплавателям! Насколько все было бы проще, если бы мы, подобно им, могли подойти к Эс-Сохару и отдать якорь у пляжа. Там хватило бы нескольких весел, чтобы на стоянке развернуть ладью кормой к ветру и продолжать плавание.

Слабый ветер дул от зюйд-зюйд-оста — ничего похожего на мощный северо-восточный муссон, обычно господствующий здесь в середине января. Малая скорость при недостаточной площади паруса не позволяла нам лавировать, и мы, принимая ветер с правого борта, вынуждены были идти на север, в обход высокого черного мыса, выдающегося в море к северу от Порт-Кабуса. В шутку я сказал ребятам, что после Макана нам теперь не мешало бы, повернув назад, все-таки посетить долину Инда. На самом деле мы рассчитывали идти с муссоном на юг, в сторону Африки.

До самого вечера перед глазами у нас маячили высокие горы и скалистые острова Омана. С приходом темноты в той стороне было видно лишь несколько ярких огней, да и те вскоре канули в море, и ночью только тусклое зарево обозначало местонахождение Маската и Матраха. Но еще засветло нам явилась знакомая картина — непрерывная череда мачт и судовых надстроек вдоль восточного горизонта. Белые надстройки поднимались все выше, и вот уже целиком видны следующие друг за другом корабли. Мы снова вышли наперерез пароходной трассе, снова началась мерзкая беспорядочная качка в созданной супертанкерами толчее, и раздраженная камышовая ладья опять отзывалась режущим ухо кошачьим концертом на яростные удары волн. Во время нашей с Детлефом полуночной вахты мы с трудом избежали столкновения, в последнюю минуту отвернув в сторону от небольшого сухогруза, который шел прямо на нас.

На другой день перед восходом зюйд-зюйд-ост сменился норд-норд-вестом, парус наполнился, и мы с хорошей скоростью пошли курсом 130°. Во второй половине дня еще подправили курс, чтобы обойти мыс Эль-Хадд, крайнюю восточную точку Омана, после которой берег Аравийского полуострова, изогнувшись под прямым углом, направляется к Аденскому заливу.

И тут внезапно обнаружилось, что на борту «Тигриса» назревает серьезная проблема. Норрис, всегда такой веселый и радостный, вдруг ударился в мрачность и стал огрызаться. Причина была всем нам известна. В последний день в Омане, когда Паоло Коста возил нас к древним копям, мы сбились с пути в лабиринте вади и каньонов и допрыгались в машине по гравию и гальке до того, что в специальной кинокамере Норриса что-то поломалось. Забыв о сне и еде, он манипулировал со своими запасными частями, пока не убедился, что неисправность можно устранить только в мастерской. Перед отплытием из Омана Норрис отправил экстренную депешу консорциуму. Мы пытались утешить его, предлагая занять камеру у Тору или Германа — ничего, что они не рассчитаны на синхронную звукозапись. Однако наша недооценка профессиональных запросов Норриса лишь усугубила его хандру. Национальное географическое общество и телевизионная компания для того включили его в экспедицию, чтобы он снял документальный фильм с синхронным звуком. С обычной 16-миллиметровой камерой он задания не выполнит.

Лишенный своего орудия производства, Норрис в числе восьмерки гребцов прилежно налегал на весла, когда мы выходили из Маската. Тем не менее когда и в море камера продолжала бастовать, ему загорелось вернуться на берег и отправить аппаратуру в ремонт самолетом. Я был даже рад, что на борту нет рекордера, так как разговор пошел на повышенных тонах. Норрис настаивал на том, чтобы его высадили на берег. Нам же в это время было плевать на фильм. Главное, пока ветер благоприятный, уйти от всех волноломов и скал. Что мы и сделали, увозя с собой зародыш осложнений. Норман злился, потому что Норрис засыпал его срочными депешами для передачи через Бахрейнское радио с требованием прислать самолетом в Маскат из Англии или США запасные части или новую аппаратуру и чтобы какое-нибудь судно доставило нам посылку в Оманском заливе. Я поддержал Нормана: на передачу этих депеш уйдет не один час, а нам важно отплыть подальше от берегов Аравийского полуострова. Рисковать экспедицией из-за какой-то кинокамеры было бы безрассудством.

В итоге долговязый весельчак Норрис замкнулся в себе. Он смотрел в ту сторону, где скрылась за горизонтом земля, так, словно, потеряв возможность выполнять свое специальное задание, был готов покинуть нас и вплавь добираться до берега. Глядя на убитое лицо Норриса, я понял, что дело плохо. Норман сумел передать через Бахрейн его отчаянные призывы.

К этому времени бахрейнский радист Фрэнк де Суза стал как бы двенадцатым членом нашей группы. Только он ухитрялся принимать сигналы передатчика, которым нас осчастливил консорциум, и передавать нам ответы. Оставалось уповать на то, что случай поможет Норрису до того, как мы, миновав мыс, окончательно простимся с Оманом.

Мы благополучно пересекли пароходную трассу, однако, взяв курс на Эль-Хадд, снова сблизились с ней. Ночью было такое ощущение, словно мы странствовали в прериях, видя редкие огни разбросанных в темноте домов. Однако иллюзия сразу пропадала, когда огни придвигались к нам. Во время вахты Юрия и Германа один танкер промчался так близко от «Тигриса», что Юрий пулей выскочил из забортного туалета, а Герман принялся лихорадочно размахивать сигнальным фонарем.

На третий день после выхода из Маската благоприятный северный ветер кончился. Его сменили слабые порывы от оста и зюйд-оста, которые замедлили наше продвижение к мысу, зато пробудили надежду в душе Норриса. После Порт-Кабуса мы одно время шли в зоне умеренного загрязнения, теперь же кругом простерлась нефтяная пленка с комьями мазута. Не зная, что Бахрейнское радио предупредило все суда этого района о нашем присутствии в Оманском заливе, мы решили уйти с трассы поближе к берегу. Перед тем нас крепко напугал роскошный лайнер, который неожиданно изменил курс и пошел прямо на нас, видимо, чтобы пассажиры могли получше рассмотреть необычное суденышко. Вскоре после того небольшой сухогруз вдруг застопорил машину и лег в дрейф, как будто вознамерился загородить нам путь. Обнаружив, что мы-то не можем остановиться, капитан в последнюю минуту скомандовал «полный вперед!». Затем еще один сухогруз направился к нам, словно собираясь таранить «Тигриса». Это был норвежский «Брюнетте». Описав два круга около ладьи и трижды посигналив сиреной, он двинулся дальше. После него такой же маневр, наподобие танца вокруг рождественской елки, выполнил большой советский корабль «Академик Стечкин». С корабля окликнули в электромегафон Юрия Александровича и спросили, нуждаемся ли мы в чем-нибудь. Мы ни в чем не нуждались и со всей доступной нам скоростью направились к берегу, спеша освободить оживленную магистраль.

Эйч Пи поймал на свою любимую блесну огромную рыбину. Такую огромную, что она оборвала лесу и скрылась прежде, чем кто-либо смог удостоверить, что добыча и впрямь, как он утверждал, была около метра в длину. А через несколько часов Асбьёрн, обвязавшись страховочным концом, взял острогу, прыгнул в воду и вернулся на борт с большущей корифеной, в пасти которой застряла драгоценная блесна Эйч Пи с куском лески! Только Асбьёрн вышел из воды, как появилась двухметровая акула. Покружив около ладьи, направилась к красному спасбую, который постоянно волочился у нас за кормой, отдубасила его и исчезла

быт камбузный
быт камбузный

На четвертый день справа показались возвышающиеся над мглистым берегом дикие горные гряды. Все корабли проходили мористее — нам удалось на какое-то время уйти с трассы. А ветер, заходя с востока, продолжал, к великой радости Норриса, теснить нас к гористому берегу. Вечером Фрэнк передал с Бахрейна невероятную новость: для Норриса приготовлена новая камера, ее отправят самолетом в Маскат, если мы готовы подождать. А что еще нам оставалось при виде сияющей небритой физиономии нашего кинооператора! К тому же и ветер был за него. Мы повернули на сто восемьдесят градусов и пошли параллельно берегу обратно на север. Сплошная череда суровых отвесных скал, вынырнувшая из тумана, производила куда более грозное впечатление, чем разбросанные вдоль пароходной трассы стальные корпуса, и когда с приближением ночи неприступный гористый берег вырос еще выше, мы постарались повернуть камышовый нос «Тигриса» возможно дальше навстречу восточному ветру, который дул теперь в правый борт.

Последующие дни и ночи вряд ли кто-нибудь из нас забудет. Наш знакомый морской агент нанял рыболовное судно, и была назначена встреча в 12 милях от берега, в районе рыбацкого поселка Сур, уединившегося между скалами западнее мыса Эль-Хадд. Однако рыбаки не сумели отыскать нас в море, а высокие утесы и горные гряды не давали Норману связаться по радио с берегом или другими судами. Даже Фрэнк на Бахрейне за всеми горами не слышал нас. Мы решили пробиваться на север к Маскату, где нас было бы легче найти. Однако сообщить кому-либо об этом решении мы не могли, и рыбаки продолжали тщетно разыскивать «Тигриса».

Иной раз наименование места неверно изображает его. Так было с мысом Рас Эль-Дауд. Для норвежского уха это название звучит как «смертельный обвал», по Рашад объяснил, что по-арабски оно означает всего-навсего «мыс Давида». Мы увидели этот угрюмый мыс ночью, в тусклом звездном освещении, в призрачной пелене морского тумана. Проходя мимо него, я невольно подумал, что никогда не видел места, более заслуживающего эпитета «смертельный», чем этот мрачный, омертвелый утес, который огромным могильным камнем возвышался в полуночной мгле над склепом пустынной узкой долины слева, теряющейся во мраке под шлейфом бледных облаков. Никаких признаков жизни. Никакого движения, если не считать ползущих прядей тумана. Вероятно, в устье долины был маленький пляж, и я взвесил возможность пристать к берегу между крутыми скалами, но вблизи он выглядел так зловеще, что наши штурманы согласились со мной: лучше вовремя отойти от этих скал подальше.

Между тем мыс надвинулся вплотную, и мы отдали плавучий якорь, чтобы затормозить ладью. Но из-за слабого ветрового сноса якорь не сработал, а ушел мешком под воду. Нас выручил сконструированный Норманом топсель на бамбуковой рее. С этим парусом ладья лучше слушалась руля, мы отразили попытки восточного ветра выбросить ладью на камни и за неимением иного выбора взяли курс на пароходную магистраль, которой перед тем так упорно сторонились. Только мы, завидев суда, прицелились пересечь трассу, как ветер совсем пропал. Слабенькие порывы с разных направлений не позволяли осмысленно управлять ладьей. Затесавшись в самую гущу интенсивного движения, мы без устали маневрировали рулевыми веслами и парусами, чтобы не оказаться на пути у быстроходных лайнеров и танкеров, которые с рокотом проносились мимо, раскачивая ладью так неистово, что мы опасались, как бы мостик у нас под ногами не сорвался с палубы в море вместе с рубками и мачтой. Пока Юрий и Карло крепили узлы в разных концах ладьи, остальные всячески старались увести «Тигриса» с сумасшедшей трассы, отнюдь не рассчитанной на старинную камышовую ладью.

Хуже всего было ночью. Судовые огни мы замечали издалека, но, не видя самого парохода, не могли определить, пройдет ли он на безопасном расстоянии или надо остерегаться столкновения. Вот вынырнуло из-за горизонта созвездие огней — ближе, ближе, наконец можно среди них различить зеленый или красный фонарь. Если видно оба сразу, корабль идет прямо на вас: согласно правилам, красным огнем обозначается левый, зеленым — правый борт морского судна. На «Тигрисе» тоже вывешивались такие «ходовые огни» по обе стороны носовой рубки, но из-за ветра стекло быстро покрывалось копотью, а подчас пламя и вовсе задувало. Да и на каком современном большом корабле наблюдатель станет высматривать керосиновые фонари! А если б и заметили нас с мостика какого-нибудь супертанкера, все равно не успели бы ни остановиться, ни свернуть. И оставалось нам самим вести непрерывное наблюдение, внимательно следить за каждым вновь появившимся огнем, пока судно не приблизится настолько, что можно различить сигнальные фонари. По взаимному расположению зеленого и красного огней, а также двух белых — одного высоко на корме, другого низко на носу — мы узнавали, находимся ли прямо на пути корабля или он пройдет мимо. Обычно на таком расстоянии мы уже различали черные контуры корпуса на фоне ночного неба, и при капризном ветре у нас оставалось очень мало времени, чтобы уйти с дороги. Поэтому ночью на мостике вахту несли двое, и они пристально наблюдали за огнями, чтобы определить, в какую сторону нужно отклониться — влево или вправо. Постепенно мы втянулись в такой режим, однако ночи были длинные, и мы нетерпеливо ждали рассвета. Утомительно было всматриваться в темноту, утомительно без конца воевать с парусом и снастями, утомительно рукам ворочать рулевые весла толщиной с бревно, утомительно ногам пружинить на прыгающей не хуже дельфина ладье.

С приходом утра огни исчезали — огни, но не корабли, и мы следили, как они возникают на горизонте, пища по-комариному, как приближаются, жужжа по-шмелиному, и, наконец, с грохотом проносятся мимо — будто слон ломится через лес.

Под вечер пятого дня погода переменилась. Над горизонтом возникли тяжелые тучи; глухо раскатывался гром. На западе вспышки молний озаряли силуэты приморских гор. Только спустилась ночь, как впереди, медленно пересекая наш курс, показалось странное сочетание огней. Недоумевая, мы спрашивали друг друга, что это еще за рождественская елка; в это время позади первого судна возникли не менее необычные огни второго, идущего так же неторопливо и тоже наперерез нам. При таком тихом ходе было похоже, что мы запросто успеем проскочить между ними. Мы с Германом так и решили сделать, но тут на мостик поднялся Детлеф, и я показал ему диковинную елку. Он тотчас разобрался в ней, мы живо повернули оба румпеля круто вправо и проскользнули у самой кормы второго судна — тяжело нагруженной баржи без экипажа. По комбинации вертикальных огней на мачте первого судна Детлеф, капитан торгового флота, определил, что это буксир ведет баржу на двухсотметровом тросе.

Я залез в главную рубку, чтобы немного подремать перед вахтой. У меня уже выработался навык спокойно лежать с закрытыми глазами, не вскакивая каждый раз, когда приближался какой-нибудь корабль. Слух машинально регистрировал медленно нарастающий и так же медленно убывающий гул проходящих мимо судов. Внезапно с мостика над моей головой раздался тревожный крик; вслед за тем я услышал тяжелый рокот поршней стремительно надвигающегося на нас корабля. Ребята высыпали на палубу, словно испуганные мыши. Высунув голову из левой двери, я увидел, что наш коричневатый парус залит ярким светом, огромный рокочущий источник которого находился по другую сторону рубки. Взявшись за штаг, я встал — и в глазах у меня зарябило. Было такое чувство, будто я еду ночью по городской улице мимо высокой черной стены с ослепительной иллюминацией. Сверкающий огнями сухогруз вынырнул из тьмы так близко, что на какую-то секунду черная стена и две бамбуковые рубки будто слились воедино перед моим взором. Тут же они разъединились, и мы, не успев даже толком осмыслить, в чем дело, отчаянно уцепились за снасти, чтобы не сорваться с подброшенных пенными каскадами бунтов.

Едва отзвучали возгласы тревоги и облегчения, как с мостика опять донесся крик Юрия:

— Черт! Еще один!

Его голос потонул в рокоте поршней другого стального гиганта, который мчался следом за первым. Возникнув рядом с «Тигрисом», корабль небрежно отбросил нас в сторону, словно мощный плуг какого-нибудь червяка.

— Контейнеровоз, — сухо отметил Детлеф. — Они развивают скорость до тридцати узлов.

Мы стояли на палубе, обсуждая плохую видимость. Ни луны, ни звезд, погода не сулила ничего хорошего. Решили убрать новый топсель. Начало моросить. Подошло время нам с Тору заступать на вахту. Остальные неохотно полезли обратно в щелеватые рубки, накрыв тростниковые стены брезентом. Дождь прибавил. Потом полило как из ведра. Мы ничего не видели, лаже собственного такелажа. Наши с Тору непромокаемые куртки не боялись дождя и брызг, но они не были рассчитаны на подводное плавание. Холодные капли просачивались за воротник, и мы промокли с головы до ног; в кедах хлюпала вода. Потеха... Хотя нас разделяло меньше метра, я с трудом различал лицо Тору при свете фонарика.

Внезапно я уловил какой-то посторонний звук. Посветил на Тору — слышит? Он кивнул. Поршни. Сквозь гул дождя мы еле слышали собственные голоса, по быстро приближающийся басовитый перестук мощной машины сразу опознали. Карло, которому полагалось спать в главной рубке, тоже различил его сквозь топкий слой тростника и брезента и крикнул, чтобы мы были начеку. А мы и без того насторожились. Что-то надо было предпринять, но что именно? В наших руках рулевые весла, можно отвернуть влево или вправо. В какую сторону уходить от опасности? Не угадаем — окажемся на пути корабля и он врежется носом в ладью.

Окоченев от холода и напряжения, мы цеплялись каждый за свой румпель. Ветер с кормы нес нарастающий грозный рокот. Уже все проснулись. В кромешном мраке мы даже собственного паруса не видели, знали только, что он наполнен ветром и дождем. Повернуть голову, чтобы посмотреть назад, и то невозможно: дождь нещадно хлестал по лицу и глазам.

— Слышите машину?! — снова донесся из рубки отчаянный голос Карло.

Дальше все прочие звуки потонули в реве настигшего нас корабля. На меня вдруг накатило бесшабашное веселье.

— Слышу! — крикнул я в ответ. — Не только звук, но и запах!

И добавил:

— Даже тепло ощущаю!

Громыхающий поршнями исполин прошел так близко, что мы и впрямь ощутили запах машинного масла, и скользящая вдоль связок правого борта едва различимая сквозь завесу дождя стальная махина на миг обдала мое лицо теплом. За стеной падающей с неба воды глаза уловили что-то вроде огней, промелькнувших на уровне стеньги.

А люди на этом гиганте, вооруженные радаром и прочей электроникой, и вовсе не могли нас заметить. Основываясь на собственном опыте, Детлеф рассказывал нам, что в сильный дождь радар не берет предметы на расстоянии меньше мили. В такую погоду даже от лент из фольги не было никакого проку.

Внезапно дождь прекратился, мы рассмотрели сквозь ночную мглу нос нашей ладьи и тут же прямо по курсу вдруг увидели две группы огней. Еще два корабля... Словно две галактики проплывали перед нами справа налево. Похоже было, что мы сможем пройти между ними, хотя плохая видимость не позволяла точно определить, на каком расстоянии. Внезапно нас осенило, что корабли идут очень уж близко друг за другом, сохраняя неизменный интервал, несмотря на высокую скорость. Никакой буксир с баржей не может развивать такой ход! После секундного замешательства мы с Тору дружно налегли на румпели, отворачивая «Тигриса» до предела вправо. В поле зрения возник неосвещенный борт, соединяющий обе галактики в один большой корабль. Перед нами быстро скользил по волнам огромный супертанкер с полным грузом, с огнями только на носу и на корме; невероятно длинная средняя часть судна, несущая минимум сто тысяч тонн нефти, едва выступала над водой.

Хороший попутный ветер позволил «Тигрису» быстро развернуться и пропустить черный танкер мимо левого борта. С рулевого мостика мы отчетливо видели переборки кают за иллюминаторами. Яркое электрическое освещение позволило бы даже различить черты лиц, если бы кто-нибудь из команды бодрствовал.

Мы решили, что с нас довольно. Предоставив супертанкерам носиться по их магистрали у берегов Омана, мы воспользовались свежим юго-восточным ветром, чтобы уйти подальше в море, курсом на северо-восток. В редко посещаемых водах, в обществе птиц и рыб, мы снова почувствовали себя людьми, а не лилипутами в мире железных роботов, где живому человеку на борту неповоротливого ма-гур отказано в праве на безопасное существование.

До самого утра тучи кругом громыхали. Потом ветер подул от норд-оста, вынудив нас повернуть парус и изменить курс. Да только зря мы старались: едва подстроишься к ветру, как он, будто нарочно, меняет направление и дует совсем с другой стороны. Снова и снова налетали шквалы с дождем, и рулевые весла стало заедать в набухших от сырости веревочных креплениях и кожаных прокладках на палубе и мостике. В десять утра между густыми облаками проглянуло тусклое солнце, и Детлеф определил паше примерное место. Возвращаясь на север, мы находились теперь в 15 милях от Маската, на пеленге 226°. Как назло, рация консорциума опять подвела. Ни Маскат, ни Бахрейн, ни один корабль не слышали нас. Пренебрегая риском, мы вернулись в район маскатского порта, но об этом никто не знал. Морской агент с кинокамерой для Норриса, скорее всего, продолжал разыскивать нас в районе Сура.

Скорее бы уже заполучить эту окаянную камеру! Три часа Норман лазил на качающуюся мачту, подвешивая антенны разной длины и формы. Наконец нам отозвался Фрэнк с Бахрейна. Мы сообщили ему наше место и услышали, что представитель морского агентства и впрямь на моторном катере ищет нас у мыса Эль-Дауд, от которого мы ушли. Фрэнк обещал передать, чтобы посылку для Норриса вернули машиной из Сура в Маскат, лишь бы мы теперь никуда не уходили. Около полудня мы развернули ладью носом к северу, чтобы противостоять сильному прибрежному течению. Нам совсем не хотелось, приближаясь к Оману, снова очутиться на пароходной трассе.

В полдень мы неожиданно связались с судном, стоявшим в маскатской гавани. Радист созвонился по телефону с береговой радиостанцией ВМС, и оттуда сообщили наши координаты морскому агенту. Он потерял надежду отыскать нас в районе Сура и привез кинокамеру в Маскат. Тем лучше! Особенно для Норриса, который уже почти неделю чувствовал себя как дровосек без топора. Начальник морского агентства Лейф Турнвалль вызвался лично доставить нам камеру, если мы подойдем поближе к Маскату. По-прежнему налетали шквалы с дождем, но ветер дул по большей части от зюйд-зюйд-оста, и мы пошли на сближение с грозящей неприятностями трассой. До самой ночи никто так и не явился к нам на свидание. И опять нарушилась связь с Маскатом и Бахрейном. Зато Норман вдруг услышал голос американского диспетчера, руководившего посадкой самолета на острове Гавайи в Тихом океане. Он прибавил громкости, и мы все услышали:

— ...скорость двести узлов, не теряй связи!

Вместе с Норманом мы громко посмеялись над этим трагикомическим эпизодом.

Когда я ложился спать, в ночном небе четко отражалось зарево огней Маската. Ветер на время притих. Очутившись в неприятной близости от пароходной трассы, мы снова повернули и отошли подальше. События прошлой ночи были слишком свежи в нашей памяти. Под моросящим дождем мы провели новую ночь на безопасном расстоянии от трассы. Изредка проплывали вдалеке судовые огни; над Ираном сверкали молнии, сопровождаемые раскатами грома. Забираясь в спальные мешки или кутаясь в одеяла, мы говорили друг другу, как хорошо быть вне пределов досягаемости для бесноватых волн, создаваемых супертанкерами. Детлеф признался, что в последние дни его несколько раз укладывала на матрас морская болезнь, да и мой желудок, обычно нечувствительный к качке, болезненно отзывался на жестокую тряску.

На другой день в десять утра Норман сумел связаться с Бахрейном, и нам передали, что накануне из Маската выходил на поиск буксир, отмерил восемнадцать миль, но сильное волнение вынудило его возвратиться в порт. Улучшения погоды не предвидится, так что сегодня поисков не будет.

День выдался такой темный, что Эйч Пи пришлось зажечь керосиновый фонарь, когда он захотел почитать в рубке. По примеру шумеров мы промазали сводчатую крышу рубки асфальтом, но дождь просачивался внутрь через тростниковые стены. Всю вторую половину дня за нами неотступно следовали четыре акулы. В такую погоду море, наверно, являло грозное зрелище наблюдателям в порту, мы же радовались плавным, как колыбельная песня, длинным валам. Ливень расплющил острые гребни, и «Тигрис» скользил по воде легко, как тень от кошки. Набухшие веревки прочно схватили дерево и бамбук. Ночью стояла редкостная тишина, и я, просыпаясь, мог подтвердить слова Эйч Пи о том, что Карло и Герман храпят. Слышно было даже уютное бульканье воды, рассекаемой рулевыми веслами. Во время моей ночной вахты тучи на короткое время разошлись, и я увидел, что правлю прямо на Южный Крест. Перед полуднем небо снова расчистилось, Норман определил наше примерное место и сумел сообщить его на бахрейнскую радиостанцию. Фрэнк передал, что портовый буксир «Маскат» чуть свет вышел из Порт-Кабуса со скоростью десять узлов и попытается, отойдя подальше от берега, связаться с нами по радио.

В три часа дня мы встретились с «Маскатом», что называется, нос к носу. У руля стоял портовый инспектор-англичанин, а на палубе вместе с оманской командой нам радостно махал швед Туривалль. С борта на борт были переданы два ящика с запасными частями и новехонькой синхронной камерой взамен испорченной. Боясь, как бы долгожданная посылка не очутилась в море, Норрис принимал ее сам и не хотел, чтобы ему помогали.

От радости и облегчения, что мы наконец нашлись, наш шведский друг откупорил шампанское и выпил всю бутылку, поднимая тосты за море и за небо. Тем временем «Маскат» развернулся и развил предельную скорость, спеша вернуться в порт до темноты.

Отвернув нос «Тигриса» от материка, мы поставили топсель над гротом и направились в море. Мы не нуждались в шампанском, чтобы разделить ликование старины Норриса, который сидел на матрасе в передней рубке, нянча своего нового «младенца». Из рубки доносилось знакомое икание, означающее, что «младенец» слышит каждое наше слово.

На закате мы отметили, что ладья идет в открытый океан с отменной скоростью — 3,5—4 узла. Макан остался позади. «Тигрис» шел к неведомой цели.

Неведомой, поскольку в моей душе зрело тайное желание изменить наши планы. В стремлении помочь Норрису заполучить новую кинокамеру мы забрались на север дальше, чем я считал это возможным в зимний сезон, когда обычно преобладает северо-восточный ветер. Топсель Нормана прибавил нам скорости и тем самым расширил возможности для маневрирования. Похоже было, что мы можем по своему выбору взять курс на любую из стран на берегах Индийского океана. Скажем, дойти до Пакистана и посетить долину Инда. Соблазн был настолько велик, что два дня я шутя говорил ребятам: «Следующий заход будет в один из портов на берегах, где процветала великая Индская цивилизация».

На третий день я уже не шутя предложил рулевым вместо Африки править на Пакистан. У меня было больше оснований, чем когда-либо, стремиться в эту часть Азии: я хотел увидеть Мелухху. До сих пор Мелухха была для меня лишь нерасшифрованным названием на шумерских глиняных плитках. Снова обратившись к книге Бибби, я прочел: «Дильмун и Макан сплошь и рядом упоминаются вместе, и зачастую к ним присоединяется третья страна — Мелухха».

Мы побывали в Дильмуне и в Макане. А где находится Мелухха? Прежде я не строил на этот счет никаких догадок, хотя имя страны напоминало названия, сохранившиеся в малайской области, например полуостров Малакка, Молуккские острова. Теперь же, не сомневаясь, что Дильмун и Макан опознаны верно, я по методу простого исключения склонялся к тому, что Мелухха — область Индской долины. Здесь помещалась ближайшая к древнему Двуречью развитая приморская цивилизация, и до нас дошло много свидетельств общения между Двуречьем и долиной Инда во времена Шумера. Так много, что в шумерских источниках просто не может не быть упоминаний о столь важном торговом партнере. Если наименование «Мелухха» сохранить в ряду неопознанных, то как еще называли шумеры страну в долине Инда? Не могли же они оставить безымянной единственную близлежащую цивилизацию, с которой поддерживали тесные контакты!

Обитавшие на Инде современники шумеров разделили их судьбу: культура погибла, города были покинуты, само существование этих людей забыто пережившими их народами, пока уже в наши дни археологи не открыли развалины неведомой цивилизации и не откопали изделия древних художников и ремесленников. Шумеры, прежде чем исчезнуть, сменили свою первичную иероглифическую письменность на клинопись, которую ученым удалось дешифровать. Так дошло до нас слово «Мелухха», обозначающее одного из торговых партнеров Шумера. А вот письмена Индской цивилизации, хорошо известные по начертанию и легко опознаваемые исследователями, до сих пор не поддаются расшифровке, и потому мы ничего не знаем о бытовавших в этом языке географических названиях, не знаем даже, как эти люди называли себя и свою страну. Подобно отпечаткам пальцев, индские письмена не читаются, хотя изобразившую их руку повсеместно узнают без труда.

Индские печати с индскими письменами и характерными индскими рисунками найдены археологами не только в долине Инда, но и в далеком от нее Двуречье. Очень много печатей обнаружено при раскопках в Ираке — от стоявших прежде на берегу залива Ура, Урука, Лагаша и Сусы до Киша и Тель Асмара, даже Брака, расположенного в пределах нынешней Сирии. Надо думать, связи были достаточно обширными, если «отпечатки пальцев» сохранились так далеко от источника вплоть до наших дней. Лично мне особенно красивой кажется найденная археологами в Тель Асмаре индская печать с вереницей индийских слонов и носорогов, которую я видел в Багдадском музее.

Некоторые исследователи помещали Мелухху, как и Макан, в Африку. Все по той же причине, что ассирийские цари после походов в страны Средиземноморья указывали в надписях, будто Макан и Мелухха находятся где-то южнее Египта. Упомянутый ранее Крамер, поместивший Макан в Верхнем Египте, склонен был отождествлять Мелухху с Эфиопией. Однако Бибби, чьи раскопки выявили развитые связи Шумера с Бахрейном, писал:

«...Очень уж трудно увязать Африку с текстами на урских плитках и данными археологии. Да взять хотя бы расстояние. Я никогда не был консерватором, оценивая возможности древних торговых судов, и все же не мог пренебрегать тем фактом, что путь от Бахрейна до Африки вдвое больше пути от Бахрейна до Индии. Слоновая кость и золото, поставляемые Мелуххой, могли быть и африканского, и индийского происхождения, но вот мелуххский сердолик мог быть вывезен только из Раджпутапы в Индии».

Показывая нам раскопанный им древний порт на Бахрейне, равный по площади половине могучего Ура, Бибби подчеркивал, что нашел индскую печать у самых городских ворот. Он обнаружил также индский кремневый разновес и заключил, что между Бахрейном и Индской долиной существовали более тесные торговые связи, чем между тем же островом и находящимся в три раза ближе Двуречьем. Еще до того, как Бибби в современной гавани Бахрейна убедился в крепости и плавучести нашей камышовой ладьи, он высоко отзывался о древних мореплавателях Дильмуна:

«Купцы, добывающие капитал и комплектующие груз для плаваний в Дильмун, занимались не какими-то там поисками мифической страны бессмертия, а своим повседневным делом, которое их кормило».

Заметим, что торговлю эту вели не одни только месопотамцы. Среди тех, кто приносил дары храму Нингал, двое обозначены как уроженцы Дильмуна. Видимо, дильмунские купцы поселялись в Месопотамии, а месопотамские — в Дильмуне и в перевозках были заняты корабли обеих стран.

Но и другие страны в начале II тысячелетия до нашей эры направляли к берегам Дильмуна свои суда, которые швартовались у стен его городов. Корабли из Макана несли тяжелый груз меди; суда из городов Индской цивилизации доставляли, как и в наши дни, лес (возможно, также хлопок) наряду с более легкими и более ценными товарами: слоновой костью, лазуритом, сердоликом».

И Бибби выдвинул дерзкую, по интересную гипотезу. Напомнив, что говорившие на санскрите арии, которые вторглись в Индию с севера и, вероятно, сокрушили Индскую цивилизацию, обозначали заимствованным, несанскрптским словом «млехха» неариев, людей, не поклонявшихся арийским богам, он спрашивает: «Так, может быть, именем «Млехха» люди Индской долины называли себя и свою страну?»

Долина Инда, до недавних пор принадлежавшая Индии, теперь составляет сердце Пакистана. Никто из команды «Тигриса» не возражал против того, чтобы повернуть кругом и снова выходить на альтернативный маршрут, от которого мы отказались, пройдя Ормузский пролив.

Десять дней мы шли на северо-восток, видя только патрулирующих акул, верный эскорт корифен да изредка навещавших нас игривых дельфинов и более крупных представителей китообразных. На палубу садились отдохнуть яркие тропические птицы; привлеченные широкой тенью «Тигриса», за нами целым стадом, словно домашние животные, следовали разноцветные рыбы — таких скоплений я не наблюдал со времен дрейфа на «Кон-Тики» через Тихий океан. Ежедневно Эйч Пи, Асбьёрн и Карло для собственного развлечения и для общего стола ловили на удочку и били острогами представителей двух самых лакомых видов: во-первых, красавицу корифену, которая в родной стихии переливалась зелеными, ржаво-красными и золотистыми бликами, а вытащишь на палубу — нечто сплющенное и непропорциональное, словно отштамповали из серебра рыбий хвост и прилепили к нему бульдожью голову; во-вторых, стройного, напоминающего торпеду элагата — он же «радужный бегун», — одинаково красочного по обе стороны морской поверхности. Спинорогов, лоцманов, прилипал и прочих из той же братии мы старались не трогать; если же они с ходу заглатывали крючок прежде, чем рыбак успевал отдернуть приманку в виде летучей рыбы, мы тотчас возвращали их в океан.

А однажды Карло заявил, будто во время ночной вахты слышал кузнечика. Мы отказывались ему верить, пока я сам не обнаружил в своей постели желто-зеленого кузнечика длиной с палец, а заступив на вахту, услышал, как перекликались сразу двое — один на корме возле меня, другой на носу. Дальше — больше, стрекот звучал со всех сторон; на глазах у нас кузнечики прыгали и ползали по камышу и бамбуку, даже взлетали и описывали небольшие круги над морем, всякий раз возвращаясь на плавучую скирду. Особенно привлекали их камышовые метелки на конце высокой кормы и носа. Видимо, эти безбилетники вместе с несколькими крабами, обосновавшимися на днище «Тигриса», прокрались к нам на борт в Омане. В засушливой Аравии им, конечно, не приходилось видеть столь пышной растительности.

Ветер временами достигал такой силы, что грот лопнул, и пришлось убирать его среди ночи. Надувшись, словно парашют, он так неистово рвался из рук, что я со страхом ждал, как бы кто-нибудь из ребят не оступился в темноте и не очутился за бортом. Отдав плавучий якорь, мы тридцать два часа беспомощно дрейфовали во власти сильного течения и северо-западного ветра. К этому времени был пройден шестидесятый градус восточной долготы — меридиан мыса Эль-Хадд, и как только Тору, Эйч Пи и Асбьёрн доложили, что парус отремонтирован, можно ставить, мы повернули круто к ветру, насколько позволяло вооружение ладьи, включая топсель.

Мы снова вошли в загрязненную полосу. Купаться разрешалось только со страховочным концом. И мы впервые обнаружили, что боковые связки, кроме скользких водорослей и белых морских уточек с длинными розовыми жабрами, обросли еще и большими колониями конических морских желудей, твердых и острых, как акулий зуб. Заденешь невзначай — оцарапают до крови. Тоже безбилетники, ухитрившиеся зацепиться за камыш в порту в личиночной стадии, — ведь «Тигрис», в отличие от «Ра», не один день простоял в гавани сначала на Бахрейне, потом в Маскате.

И телу приятно, и душе отрадно было погрузиться в воду рядом с нашим плавучим домом и полюбоваться, как прекрасно сохраняют форму бунты и как высок по-прежнему надводный борт. В тихую погоду проплыв вокруг «Тигриса» на семьдесят третий день после спуска на воду, мы увидели, что бунты погрузились чуть больше чем наполовину. По прогнозу в тот день в Оманском заливе и Аравийском море предполагался северо-восточный ветер скоростью до 10—20 узлов, а на самом деле выдался мертвый штиль. Норман так и сказал Фрэнку на Бахрейне, что передаваемые им прогнозы упорно врут. Но удивительнее всего то, что знаменитый муссон ни одного дня не наполнял наши паруса. Чаще всего ветер дул со стороны Ирана, однако он перемежался ветрами с разных направлений, от зюйд-оста до зюйд-веста. В любом случае мы старались идти курсом ост-норд-ост, в пределах 60—90 градусов по компасу.

Наши старания увенчались успехом. На другой день после штиля Норман и Детлеф взяли полуденную высоту солнца и определили наше место: 23°50' с.ш. и 62°05' в.д., примерно в 70 милях от горной области, известной под названием «Макрана». Начинаясь в Иране, суровое, нелюдимое Макранское приморье окаймляет с севера Оманский залив и простирается в Пакистан до самой долины Инда. Глядя на карту, я подумал о том, как близок Макран и фонетически, и географически к Макану. Одна лишь буква да узкий Ормузский пролив отделяют их друг от друга. Может быть, легендарная страна Макан располагалась по обе стороны Оманского залива, контролируя важные морские ворота? Район медных копей составлял ее южную часть, а область, прилегающая к Инду, — северную?.. Вполне возможный случай, говорил я себе, меж тем как ладья шла на восток, к долине Инда, на почтительном расстоянии от пустынных берегов Макрана.

Еще через день всего 55 миль отделяло нас от берегов Пакистана. Теперь только сильный и ровный норд-ост мог помешать нам достигнуть цели. Тот самый ветер, которому положено преобладать в это время года. Но его не было и в помине. Преобладали южные ветры, и нас заботил не столько вопрос о том, как подойти к Макранскому берегу, сколько риск, как бы нас не прибило к нему раньше, чем мы найдем безопасную гавань. Эта часть побережья сплошь состоит из скал и непроходимых мангровых болот.

Двадцать две мили до Пакистана, вот-вот покажется земля... Норман открыл «Лоцию западного побережья Индии», изданную в 1975 году, и на первой же странице прочел, что карты для прибрежного плавания вполне надежны, «исключая часть Макранского приморья». Карты этого участка, прочли мы дальше, основаны на съемках, произведенных в прошлом столетии с применением ручного лота, и «охватывают районы с внезапно возникающими и кочующими мелями, а у берегов Макрана... мелкомасштабные измерения глубины ныне малонадежны, поскольку впоследствии (1945 год) вулканические извержения изменяли рельеф морского дна». И еще: «В 1945 году в трех милях к юго-западу от Джазират Шахардама наблюдался небольшой вулканический остров, однако в 1947 году он ушел под воду».

Словом, увлекательный район, сулящий всевозможные сюрпризы. Море здесь буквально кишело рыбой. И полчищами крохотных белых червей. Карло, завзятый альпинист, превратился в страстного любителя океанской рыбной ловли и одну за другим выудил шесть больших корифен, прежде чем мне удалось его остановить. Юрия осенила мысль развесить для вяления несколько рыбин на бамбуковом шесте. Уписывая корифену с полентой, мы приметили впереди на горизонте белый парус дау. Мы шли на сближение со скоростью три с лишним узла, однако едва команда рассмотрела нас, как дау описала широкий полукруг и скрылась. Что ж, хоть увидели наконец парусник, и то утешение!

Двадцать четвертого января возникли осложнения. Прямо по курсу, над районом Карачи, копились густые облака; сильные порывы ветра с разных направлений нагнали крутую волну. Решили, пока не поздно, убрать топсель, но топенанты заело, и парус не желал спускаться. С приходом сумерек мы увидели, что черные тучи над Карачи непрерывно озаряются молниями. Эйч Пи привязал нож к бамбуковому шесту, и после ужина, когда буйный ветер не оставил нам другого выбора, Норман и Детлеф вскарабкались на верхнюю перекладину двуногой мачты и, придерживая друг друга, перерезали топенанты, после чего бешено хлопающий парус лег на палубу. Через редкие просветы в штурмующих небо облаках на нас поглядывала полная луна, потом она совсем пропала, и рокочущие стихии затеяли фейерверк над нами и над незримым берегом Макрана. Мы шли навстречу буре.

Я прилег перед ночной вахтой, а когда, захватив фонарик и страховочный леер, выбрался из рубки, чтобы вместе с Тору подняться на мостик, то увидел голые мачты. Сдавая нам чреватую неприятностями вахту, основательно продрогшие Норрис и Асбьёрн доложили, что всякий раз, когда над «Тигрисом» проходила особенно черная грозовая туча, ветер начинал метаться в разные стороны. Они физически не поспевали отдавать и выбирать шкоты и брасы, к тому же качка достигла такой амплитуды, что они боялись, как бы пляшущая рея не сломалась и не разорвала грот в клочья. С помощью Нормана они убрали парус, и теперь ладья снова дрейфовала с плавучим якорем. Берег подступил совсем близко, и где-то во тьме притаился остров, так что нам следовало быть начеку.

Из «Лоции западного побережья Индии» с предельной ясностью следовало, что в таких коварных водах пассивный дрейф не сулит добра, и когда со стороны Ормузского пролива подул слабый попутный ветер, я, выждав для верности полчаса, поднял людей, чтобы поставить грот. В темноте поблизости от ладьи громко сопели три кита, и при скудном свете фонарей мы приметили на высоких оконечностях ладьи двух крупных белых птиц. Не успели мы поставить парус, как ветер переменился и подул от северо-востока, как положено муссону. Но если это и впрямь проснулся муссон, налицо опасность, что нам вовсе не видать Пакистана. И нам сильнее прежнего захотелось ступить на берега Макрана.

Мы снова обратились к карте. Согласно счислимому месту, мы находились на уровне рыбацкого селения Пасни. Земля — где-то сразу за горизонтом. Правда, земли Макрана еще не долина Инда, но Индская цивилизация простерла свое влияние и на это побережье. Археологи обнаружили развалины сооруженных ее основателями древних крепостей, которые прикрывали вход в обе долины, уходящие вглубь здешнего края. Одна крепость — Суткаген-Дор, у самой границы Ирана, — уже осталось позади нас. Вторая — Сутка-Кух — в устье долины как раз у Пасни. В своем сообщении о недавних раскопках этих двух приморских крепостей археолог Дж. Ф. Дейлс указывает, что там найдено множество черепков индской керамики, привязываемых к раннему периоду Индской цивилизации. По мнению Дейлса, эта керамика попала в Макран из области нижнего течения Инда и вообще археологические свидетельства говорят о том, что могущественные города-государства Мохенджо-Даро и расположенный выше в бассейне той же реки Хараппа уделяли большое внимание мореплаванию и воздвигли крепости в единственных доступных для высадки местах Макранского побережья для защиты от вторжений с моря. Наличие индских форпостов в приморье утвердило Дейлса в его убеждении, что «ни одна из великих цивилизаций мира не возникала и не развивалась в культурном и экономическом вакууме».

Эти слова производили особенно весомое впечатление теперь, когда я среди уютных тростниковых стен перечитывал свои старые записи в нескольких милях от Сутка-Куха.

— Вижу Пакистан!

Донесшийся сверху голос вернул меня к действительности. Норман, примостившись на конце мачты, чуть не пел от радости. Я захлопнул свои блокноты, сунул их обратно в ящик под матрасом, выбрался из рубки и полез к нему по перекладинам. Одиннадцатый день как мы вышли из Маската. На мачте было тесновато, всем не терпелось увидеть незнакомую землю. Двадцать шестое января, 9.05 утра, великая минута для меня. Земля, которую Норман увидел слева по носу, представляла собой плосковершинный остров — поначалу голубой, затем, когда мы проходили мимо, ярко-желтый в солнечных лучах. Юрий, зимовавший в Антарктике, заметил, что он напоминает плоский айсберг.

Это был остров Астола. Из-за мглы мы не могли рассмотреть материковый берег Макрана. А остров нас нисколько не манил: он известен лишь заброшенным индусским святилищем да полчищами мелких ядовитых змей. Некоторые авторы отождествляют его с островом Карнин, или Насола, на который заходил Неарх, командующий флотом Александра Великого. Однако римский историк Плиний в 77 году нашей эры называл его островом Солнца или Обителью Нимф, «где все животные без исключения погибают от неведомых причин». Возможно, до римлян не дошли сведения о змеях...

Мы плыли в исторических водах. Биограф Александра, Арриан, располагавший записями Неарха, сообщает, что греки, достигнув Индии после утомительных переходов через дикие гористые пустыни Персии, построили флот на реке Инд и зимой 326/25 года до нашей эры возвратились в Месопотамию морем вдоль персидских берегов. И хотя плавание Неарха состоялось более шестнадцати веков назад, мы, идя по следам людей, которые побудили правителей Индской долины соорудить крепости в приморье за двадцать с лишним столетий до дней Александра, воспринимали его чуть ли не как факт современной истории.

Небо над нами прояснилось, но на горизонте клубились новые облака, и оттуда доносились громовые раскаты. «Тигрис» шел вдоль самых нелюдимых берегов Пакистана, не располагавших мореплавателей к высадке ни в прошлом, ни в настоящем. Здесь не было нужды в крепостях, лоция кратко извещала, что природа воздвигла отвесные известняковые стены, перемежающиеся непроходимыми мангровыми зарослями. Пожалуй, это был наименее изученный участок азиатского побережья на всем нашем пути. Нам предстояло где-то причалить, но мы могли только гадать, где именно. После того как змеиный остров Астола канул в море за кормой «Тигриса», мы больше не видели суши до самого заката, когда солнце скрылось за мятущимися облаками.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы забрались в свои рубки. Хотя мы не подозревали, что предстоящая ночь принесет нам обилие сильных впечатлений и острых ощущений, все были несколько взвинчены. И не только от сознания того, что слева по борту простирался неведомый мир. Что-то было не так, нас будоражили смутные предчувствия. Царила необычная атмосфера, я не мог припомнить ничего похожего за все наши плавания. Море притихло, кругом — ни звука, если не считать мирного похрапывания, стрекота кузнечиков да иногда коротких всплесков прыгающей рыбы. Как будто мы очутились на горном озере. Как будто сердце планеты перестало биться. Затишье перед бурей?.. Белые птицы на носу и на корме сидели неподвижно, словно ожидая чего-то, похожие на чучела.

Раз за разом тревога выгоняла меня на палубу — не видно ли суши? И я неизменно наталкивался на Карло, снедаемого тем же беспокойством. Такое совпадение еще больше встревожило меня. Карло предложил промерять глубину ручным лотом и был очень недоволен, когда я отклонил его предложение.

— Зачем? Мы ведь далеко от берега, — сказал я. — Полночь. Иди лучше спать.

— Да ты погляди на воду, — возразил Карло, наклоняясь над бортом с фонариком в руке.

Гладкое море было скорее белым, чем голубым.

— Должно быть, река муть вынесла, — предположил я. — Где ты возьмешь длинный тросик, чтобы достать дно в этом месте?

Мой ответ чем-то задел Карло, и он с угрюмым видом полез обратно в рубку. Я остался сидеть на длинной узкой лавке у левой двери. Именно с этой стороны следовало ожидать появления земли, и некоторое время я пристально всматривался в мрак в надежде увидеть далекий берег. Ничего... Вообще, по нашим расчетам, до суши еще было слишком далеко. И я вернулся в рубку.

В 01.30 меня разбудили громкие голоса Норриса и Асбьёрна, доносившиеся с мостика над головой. Вахтенные толковали о суше, и, выбравшись через левую дверь наружу, я тоже ее увидел. Выше стелющейся над морем белой мглы в ночи на фоне звездного неба отчетливо проступали волнистые очертания горной гряды. Светила чуть урезанная с края луна. Насколько мы могли судить, горы были очень высокие, и нас отделяло от них изрядное расстояние. Вершины и седла оставались на одном месте, хотя мы шли на восток с приличной скоростью, принимая справа южный ветер. Наши карты этого района показывали только береговую линию, а лоция ограничивалась упоминанием о ровной череде известняковых утесов, так что столь внушительная картина явилась для нас полной неожиданностью. Вода кругом по-прежнему была молочного цвета. Я посидел, любуясь Азией и слушая всплески прыгающей рыбы, потом снова прилег, а в 02.00 заступил на рулевую вахту вместе с Тору.

Вид далекого берега почти не изменился, и это подтверждало, что расстояние до него достаточно велико. Мы с Тору без труда сохраняли курс 85—90°, рассчитанный на то, чтобы с запасом миновать расположенный на курсовом углу 76° мыс Ормара — единственный мыс, выступающий в океан достаточно далеко, чтобы затруднять нам подход к Карачи.

Во время нашей вахты облик берега вдруг стал меняться. Борозды ущелий и долин сгладились, и волнистая гряда сменилась плоским плато. Одновременно темный массив стал призрачно-серым и придвинулся совсем близко, покричи — отзовется эхом. Но эха не было. Пожалуй, и суши тоже, потому что призрачная стена местами свертывалась и растворялась в поднебесье наподобие облаков. Что за чертовщина! Похоже, природа надула нас...

Подошло время Карло сменять меня, но еще раньше на палубу вышел по нужде Детлеф. Молочная гряда облаков оставила его безучастным, зато он обратил внимание на молочную окраску воды.

— Какая-нибудь река выносит глину! — крикнул он мне, почти дословно повторив мое заключение, которое вызвало такую досаду Карло.

Сам Карло только что вылез из рубки, держа в руках тросик, чтобы измерить глубину, прежде чем заступать на вахту. Ничего не говоря, он швырнул тросик обратно в рубку, поднялся на мостик и выхватил румпель у меня из рук.

— Курсовой угол восемьдесят пять градусов, не меньше. Не то врежемся в мыс, — предупредил я.

Подстегнутый его странной раздражительностью, я добавил:

— Да не трусь ты! Это всего-навсего облака, — и небрежно показал на таинственную пелену с левой стороны.

Тут же я пожалел о вырвавшемся у меня обидном слове, так как сам сомневался. Настолько, что вместе с Детлефом сел на лавку у левого борта и уставился на пелену тумана, неожиданно закрывшую вид на далекие горы, которые я так явственно наблюдал вместе с Норрисом и Асбьёрном. Прислонясь спиной к пружинистой тростниковой стене, я едва не уснул, но тут с проплывающей мимо нас мглистой пеленой что-то стало происходить. Молочная окраска сменилась желтоватой, и появились отчетливые вертикальные трещины — как будто изломанные края гренландского ледника медленно сбрасывали тонкий шлейф ночного тумана. Мгла рассеялась, облака исчезли, и перед нами в лунном свете обнажились бледные утесы, сложенные то ли известняками, то ли затвердевшей глиной. Гладкие, как стекло, они поднимались на 200—250 метров к звездному небу, теряясь вдалеке. Закрытый туманом, окаймленный мутной водой, берег Макрана уже не один час как подступил к нам совсем близко. То ли усиленный ветровой снос, то ли направленное к северу течение увели нас с взятого курса после острова Астола. Но утесы остановили снос, и ладья пошла прямо. Те самые стихни, что прижимали нас к берегу, сами повернули, напоровшись на твердыню. Дальше воздушные и морские течения следовали вдоль стены — и мы вместе с ними. Вдали от берега было раздолье ветру и воде. Здесь же командовали утесы. И они поработали на нас, даже волны усмирили.

Вершины, замеченные Норрисом во время его вахты, принадлежали расположенным в глубине материка горам Белуджистана. Вздымающиеся на тысячу метров пики и гребни на фоне звезд было видно, пока мы шли достаточно далеко от берега и отороченная двухсотметровыми утесами приморская пустыня не могла их заслонить. Когда же мы приблизились к берегу, нависшие высоко над нашей головой, одетые в мглу утесы закрыли обзор.

В хлопотах с парусом, думая лишь о том, как отойти подальше от призрачных скал, мы забыли про тросик Карло, и хотя его инстинктивная тревога была вполне оправданна, нам так и не пришлось узнать, чем была вызвана молочная окраска воды — эрозией меловых утесов или близостью дна. Одно несомненно: когда мы любовались высокими хребтами далекого Белуджистана, нас в каких-нибудь сотнях метров подстерегал Макран.

Нам довольно легко удалось нейтрализовать снос и увеличить дистанцию, отделяющую «Тигриса» от длинной скальной стены, и я снова улегся на свой матрас. Но уже часа через два проснулся оттого, что Детлеф немилосердно дергал меня за ногу.

— Видно мыс Ормара, и что-то непохоже, чтобы нам удалось его обойти!

Я весь похолодел. Раннее утро 27 января, солнце еще не показывалось, мы шли с хорошей скоростью мимо озаренных луной белых утесов, по впереди они обрывались, открывая вход в широкую бухту. А за бухтой в море выступал гористый мыс, вдвое выше приморских утесов, с острыми шпилями и обрывами, при виде которых у наших рулевых сразу отпала охота следовать дальше вдоль берега. К тому же, как только кончились белые утесы, изменилось направление ветра. Стихии, диктуя свою волю, явно хотели, чтобы мы вместе с утесами и плавающим мусором вошли в незнакомую бухту. Высокий мыс Ормара был точно регулировщик, указывающий левый поворот.

На фоне багряной зари он напомнил мне норвежский мыс Нордкап, крутые склоны которого точно так же обрываются в черные волны в зимний полдень перед началом поры полуночного солнца. А может быть, вернее сравнить Ормару с азиатским драконом, пришедшим к морю на водопой. Крутая спина дракона вздымалась к окропленному кровью небу, зубчатый хвост уходил в глубину бухты.

Надо было незамедлительно что-то решать. Я разбудил Нормана, он в два прыжка очутился на мостике и определил направление по компасу.

— Обойти не удастся! — крикнул он. — Нас несет прямо на скалы!

— Тогда войдем в бухту и отдадим якорь! — крикнул я в ответ.

Не теряя времени, мы вызвали на палубу всю команду. Убрали топсель. Повернули грот. Курсом фордевинд вошли в широкую бухту, оставляя мыс справа. И залюбовались великолепным зрелищем — очень впечатляюще выглядел черный дракон. Пурпурное небо за ним светлело на глазах, и вот уже первые серебристые лучи, протянувшись над его головой и над «Тигрисом», озарили слоновую кость утесов по другую сторону залива. В глубине бухты возникли три белых паруса. Когда они приблизились, мы подняли пакистанский флаг — звезда и полумесяц на зеленом поле с белым краем. Однако рыбацкие лодки миновали нас на почтительном расстоянии. Внутренний берег бухты терялся вдали.

Тору и Асбьёрн сели на резиновую шлюпку, чтобы поснимать восход и промерять ручным лотом глубину перед нами.

— Пять саженей! Четыре сажени! — кричали они.

Только вошли в бухту, а уже так мелко! Вода и здесь была молочного цвета.

Норман попробовал вызвать по радио Ормару, Карачи, Бахрейн, потом послал вызов «всем, всем» — надо же было как-то запросить разрешение на высадку. Но нас никто не слышал. Оставалось готовить якоря и подходить к берегу незнакомого залива без разрешения. И без карты, продолжая измерять глубину. Впрочем, она больше не менялась. Посреди бухты мы убрали грот и на глубине четыре сажени отдали оба якоря. Они поползли по песчаному дну, и мы отметили, что ветер с моря усиливается. Над океаном громоздились низкие облака; по берегам залива крутились в воздухе песчаные вихри. Надвигался шторм, и хотя мыс частично прикрывал нас от ветра, «Тигрис» заплясал на высоких волнах, продолжая волочить якоря.

Непуганые птицы бесстрашно садились на палубу рядом с нами. Крупная олуша опустилась на воду около качающейся шлюпки и оставила свою визитную карточку на Детлефе, когда он отказал ей в удовольствии спокойно посидеть на весле. В этих местах явно не было заведено охотиться на птиц, зато, когда три лодки проходили мимо нас, мы почти за километр уловили явственный запах рыбы.

В полдень мы все так же волочили оба якоря, и ветер напирал немилосердно. Погода не располагала к тому, чтобы, подняв якоря, маневрировать по соседству с незнакомыми скалами в поисках более крепкого грунта. Я решил послать Нормана и Рашада на разведку — пусть поищут людей и либо на английском, либо на арабском языке выяснят, где нам лучше отстаиваться. Асбьёрн сел на весла, все трое надели спасательные жилеты, и нагруженная до предела резиновая шлюпчонка тронулась в путь, ныряя в ложбины между волнами.

Шли часы. Вернулся Асбьёрн, доложил, что прибой зверский, но они отыскали в крайней правой части пляжа защищенный уголок под скалами. Встретили человека, который кое-как объяснялся на арабском языке, и Норман с Рашадом пошли с ним. Отчитавшись, Асбьёрн отправился ждать наших посланцев. И надолго пропал.

Было ясно, что найденный разведчиками защищенный уголок недоступен для ладьи. Ветер неистово ворошил песок на берегах, якоря продолжали волочиться по дну, и за скалами показался широкий ровный участок, — очевидно, перешеек, соединяющий мыс с материком. В правом конце перешейка, о котором говорил Асбьёрн, мы рассмотрели вытащенные на песок черные лодки, однако нашей шлюпки не было видно. Зафиксировав направление на одинокие пальмы у кончика драконьего хвоста, мы убедились, что нас по-прежнему сносит, и отдали плавучий якорь в надежде, что он зароется в дно и остановит нас, как это было у Файлаки. Однако глубина была еще слишком велика. Ветер упорно теснил ладью к берегу, и промеры давали уже не четыре, а три, две с половиной, две сажени. Когда счет пошел на метры, мы подняли рулевые весла вровень с днищем и закрепили их в этом положении.

Для нас, оставшихся на борту дергающего якорные канаты «Тигриса», потянулись волнующие и тревожные часы. Мы не опасались за свою жизнь — разве что прибой смоет нас и выбросит на камни. Нас беспокоила судьба палубного груза, и мы боялись, что уже не сможем продолжать плавание, если «Тигриса» прибьет к этим пустынным берегам. Со всех сторон доносился ритмичный грохот вздыбленной череды разбивающихся валов, которые вторгались в бухту с моря. Только по грохоту и можно было судить о высоте прибойных волн, поскольку мы видели их пологий задний скат.

Наши страхи и волнения не помешали нам по достоинству оценить окружающую экзотику. Эффектной декорации — обрамленная с одного края каменным занавесом плоская песчаная сцена под открытым небом — вполне отвечали не менее картинные персонажи. Представление началось с того, что из-за хвоста дракона появился верблюжий караван и прошествовал через всю сцену, протянувшуюся на шесть или семь километров. Погонщики в чалмах, мешковатых шароварах и пестрых халатах вели своих длинноногих трудяг вдоль самого края, по уплотненному влагой песку. Не успевал один караван скрыться за скалами слева, как справа показывался другой. От двенадцати до четырнадцати верблюдов степенным шагом пересекали сцепу от края до края. В обратном направлении шли погонщики с одним-двумя верблюдами, которые несли огромные охапки сушняка. Рядом с погонщиками или следом за ними семенили женщины с большими связками хвороста на голове, облаченные в длинные одеяния зеленого, красного и других ярких цветов. Вскоре разделяющее нас расстояние сократилось до каких-нибудь четырехсот метров, и, отделенные от них барабанами прибоя, мы чувствовали себя так, будто и впрямь сидели в партере театрального зала, тем более что люди на берегу совершенно не обращали на нас внимания. Хоть бы один остановился или повернул голову, чтобы взглянуть на пришельца из чужого мира — камышовую ладью, которая медленно ползла по воде кормой вперед, дергая якорные тросы.

Даже трусившие рядом с голенастыми верблюдами собаки и козы не смотрели в нашу сторону. Между тем мы приблизились к берегу настолько, что видели выброшенные на песок пучки водорослей. Озабоченные спасением судна и нашего имущества, мы в то же время жадно созерцали необычные картины. Вряд ли можно было бы в наш век найти другую обстановку, в которую так хорошо вписывалась бы камышовая ладья. Казалось, весь этот спектакль поставлен специально для нас, моделирующих историю.

Где-то за дюнами справа, куда люди и верблюды спешили с вязанками хвороста, явно находилось селение. По эту сторону дюн лишь несколько глинобитных лачуг приютились под пальмами у драконьего хвоста, выше извлеченных на берег лодок. Вдалеке над песками торчала макушка мечети. Видимо, кочующие в пустыне мусульмане по случаю пятницы побывали в селении, а теперь возвращались к себе. А те, что собирали хворост, торопились домой, пока солнце не ушло за горизонт на западе.

Полной неожиданностью для нас было увидеть круживших над ладьей фламинго. Вытянув шеи и ноги, они летели клином, словно стрелы, пущенные тетивой. Немного спустя пошел дождь, загремел гром. В открытом море явно бушевал шторм, от которого нас частично прикрывал мыс Ормара. Шлюпка с нашими ребятами не возвращалась. Тишина на борту «Тигриса» оттенялась ритмичным гулом прибоя и раскатами грома. На открытом камбузе Тору молча жарил корифену с луком. Эйч Пи промерил глубину своим страховочным леером и доложил: «Два метра», Я проверил, получилось два метра двадцать сантиметров. В тихую погоду это означало бы полметра глубины под днищем. Но погода была отнюдь не тихая. Прибой давно подбирался к нам, и теперь могучие валы, вырастая за ладьей, с маху обрушивались на камышовые бунты. Поскольку якорные тросы держали нос, корма смотрела на берег, и тут оправдала себя изящная серповидная конструкция. Ма-гур был создан не для речного судоходства. Высокие дуги помогают отстояться на якоре в шторм; нос и корма возвышаются над гребнями частых волн, словно шея и хвост лебедя. Взмывая вверх, широкая крутая грудь «Тигриса» рассекала валы, потом скатывалась в ложбины, отбрасывая брызги в стороны, так что на палубу почти ничего и не попадало. Дождь мочил нас сильнее.

Вооружившись топором, Карло попытался с помощью Детлефа вколотить дубовое гребное весло в дно рядом с ладьей. Но песчаный грунт был слишком рыхлым, и весло тут же всплыло.

Солнце опустилось совсем низко. На берегу больше никто не показывался. Начался отлив, вода отступала из бухты, и мы с ужасом смотрели, как пляж, разрастаясь, придвигается к нам. Глубина под бунтами становилась все меньше; ладья еще была на плаву, и обращенный к морю нос лихо взлетал на гребне, но в ложбинах между волнами корма явно касалась грунта. Кстати, это обстоятельство, вкупе с действием отлива, помогало двум маленьким якорям и зарывшемуся в песок плавучему якорю удерживать нас на одном месте, совсем близко от полосы, где проходили верблюды. Вся моя надежда теперь была на то, что нагрузка на якоря уменьшится, как только корма сядет на грунт. Отстоимся таким способом, качаясь на волнах, а когда уймется шторм, подтянемся за тросы обратно, туда, где поглубже.

В такой вот напряженной обстановке, чувствуя себя словно пассажиры на мчащемся в неведомое глиссере, мы сели за наш длинный стол, где ждал горячий ужин.

Без двадцати шесть по судовому времени солнце зашло, и Эйч Пи зажег керосиновый фонарь. В одной из глинобитных лачуг на краю бухты тоже затеплился огонек. Дождь прекратился. В шесть вечера нас окликнули с моря, и мы стали махать фонарями, взобравшись на рубку. Прибой вынес к «Тигрису» надувную шлюпку; в ней сидел один Асбьёрн. Несколько рук подхватили его и помогли вскарабкаться на борт. Он не встретил Нормана и Рашада. Углубился в дюны, набрел на маленькое строение с башней, заглянул внутрь и увидел богомольцев, которые объяснили ему, что это — мечеть, а селение находится далеко, по ту сторону песчаного перешейка. Тогда он вернулся к шлюпке, оставленной под прикрытием большой лодки, написал на песке большими буквами «Тигрис» и короткое послание ребятам: дескать, пусть посигналят, и он придет за ними.

Однако никто не сигналил. В дальнем конце пляжа мелькнул тусклый огонек, но тут же пропал и больше не появлялся.

В семь вечера мы вскочили со скамеек, услышав чьи-то крики с моря. Теперь уже там мелькали огни. Я готов был поклясться, что узнал голос Нормана. Мы дружно кричали в ответ, но прибой и ветер заглушали нас. Затем до нашего слуха донеслось сразу несколько голосов и шум мотора. Вооружившись всеми наличными фонарями и облепив крыши рубок и мачту, мы махали руками и кричали изо всех сил, чтобы вновь прибывшие не угодили на мель. Наконец в свете наших фонарей показалась маленькая, мелкосидящая дау с пакистанской командой и с Норманом и Рашадом на носу. Дау подошла так близко, что наши ребята прямо с нее перескочили на борт «Тигриса». Пакистанцы не сразу сообразили, что мы наполовину сидим на мели. Еще минута, и дау могла либо опрокинуться, либо тоже сесть на мель, но опытные моряки мигом сориентировались, лихо развернулись в каскаде брызг, развили полный ход, и вскоре огни и рокот мотора пропали в ночи.

...Снова вся команда в сборе, готова разделить судьбу «Тигриса». Норман и Рашад рассказали, что им пришлось отшагать не один километр по низкому перешейку, прежде чем они достигли приморского селения по ту сторону мыса Ормара. С жаром описывал Рашад виденные по пути сводчатые дома из циновок — совсем такие, как у болотных арабов. В самом селении есть и каменные постройки, принадлежащие директору школы и полиции. Местные жители встретили гостей приветливо и очень беспокоились за нас, застрявших к западу от мыса, поскольку в океане бушевал сильный шторм. В конце концов решили послать на выручку судно в обход мыса. Спасателей здорово потрепало на этом отрезке. Доставив на «Тигриса» наших товарищей, они канули во тьму и уже не вернулись; мы так и не узнали, что с ними было потом. Норман и Рашад уверяли, что дау подвергалась большей опасности, чем «Тигрис», так что, наверно, рыбакам пришлось несладко, когда они повторно огибали мыс, спеша укрыться в своем заливе, пока шторм совсем не рассвирепел. Во всяком случае, эти самоотверженные люди убедились, что мы живы, невредимы и не падаем духом, качаясь возле берега на камышовых бунтах. Капитан дау напоследок крикнул Рашаду, что нам здесь ничего не грозит, но для них эта стоянка не годится.

Судя по всему, капитан был прав, хотя нам еще не доводилось слышать, чтобы кто-то вот так отстаивался на якоре посреди бушующего прибоя, уткнувшись кормой чуть ли не в самый берег. Как бы то ни было, мы явно перестали смещаться, и шторм вроде бы не собирался прибавлять; оставалось только сбросить внутреннее напряжение и утешать себя мыслью, что трое из команды побывали на берегу в Пакистане. Расписав ночные вахты, мы забрались в тростниковые шалаши, и камышовая люлька принялась грубовато укачивать нас под сатанинскую колыбельную макранского прибоя.


Комментарии
Авторизуйтесь, чтобы оставить отзыв
Оцени маршрут  
     


 
© 2007-
Маршруты.Ру
Все права защищены
Rambler's Top100
О сайте
Сообщество
Маршруты
← Вернуться на Маршруты.Ру