С Лхасой меня связывают давние романтические отношения. Этот город, как эликсир, лечит раны усталого путешественника, телесные и душевные. Еще по пути к ней, за несколько дней до встречи, что-то начинает легко-легко вибрировать в груди. Это нежно и незаметно перебирает Лхаса струны души. Трясясь в жестяном гробу наглухо закрытого кузова, я вспоминаю свои встречи с ней.
Candles
Горячее сердце Лхасы. В небольшой комнатке под Джокангом горят, не угасая, тысячи лампад. Жарко, как в сауне. Дежурный монах, мокрый от пота, подливает масло в огонь.
Вот мы, еще совсем молодые балбесы, стучимся в дом в старом городе и жестами просим хозяйку проводить нас на крышу. Она прыскает в кулак и зовет посмотреть на нас всех домочадцев. И мы, красные, не то от стыда, не то от гордости за собственную наглость, вылезаем по лестнице через окно кухни. Во все стороны расстилается море плоских крыш, и нас уносит в это море, и голова идет кругом от дыма курительниц, запаха нагретой солнцем глины и несметного множества трепещущих разноцветных флажков.
Шальная волна выносит нас на крышу самого Джоканга. Мы перегибаемся через золотой окоем и видим, как иностранный турист, обвешанный дорогущей фототехникой, снизу тычет в нас пальцем и требует у растерянного гида организовать такой же тур, как у нас.
Koleso
Золотое колесо на крыше Джоканга
За этой встречей вспоминается другая, пять лет тому назад. Мы въезжаем в Лхасу с запада, с Кайласа, на крыше автобуса едут наши велосипеды. Днем мы приводим их в порядок после долгой дороги, а поздно вечером выезжаем прокатиться по городу. Улицы Старой Лхасы почти пусты. Запоздалые торговцы запирают свои лавки, последние помои выливаются из окон на каменную мостовую, отовсюду слышен грохот – горожане захлопывают ставни на ночь. Лхаса готовится ко сну. На улицах остаются только те, кого днем почти незаметно в пестрой толпе разношерстного люда. Паломники. Поодиночке, по двое они стекаются к Джокангу
[i]. Ложатся перед ним на каменные плиты, протертые миллионами тел, и ползут, бормоча мантры, вокруг квартала Баркор. Им безразлично, что днем здесь кипит торжище, все на свете продается и покупается. Они гораздо старше этого рынка. Они ползают по этим плитам уже полторы тысячи лет, перерождаются, и ползают снова…
[i] Древнейший и наиболее почитаемый храм Лхасы, «сердце» старого города.
Night
Ночь. Площадь перед Джокангом
Некоторые паломники в Лхасу начинают простирания
[i] от самого порога своего дома. А если дом в тысяче километров от Города Богов? Тогда они ползут около года. Вдумайтесь: год ползти к своей цели, без выходных и отпусков. Это не художественное преувеличение, я разговаривал около Лхасы с паломниками из Чамдо, которые были в пути уже одиннадцать месяцев.
Prostir
Паломники из Кхама, простираясь, двигаются к Лхасе
[i] Простирания – традиционная буддийская практика, которую выполняет подавляющее большинство тибетцев. Кто-то простирается перед домашним алтарем, а кто-то – тысячу километров до Лхасы. Внешне это выглядит так: практикующий стоит, затем нагибается вперед, ложится на живот и вытягивается в струнку. Затем встает на место, куда достали его руки, и так далее.
Что движет этими людьми? Какая сила собирает их со всего Тибета у стен Джоканга? Что побуждает тибетцев от Кхама до Нгари часами напевать такую простую песенку: «Лхаса-Лхаса-Лхаса-Лхаса-Лхаса-Лхаса»?
У всех этих людей задета в душе одна и та же струна. Эта же струна в разные времена будоражила и многих людей на Западе. Николая Рериха и Николая Пржевальского, Свена Гедина и Александру Дэвид-Неель, отважных христианских миссионеров и хладнокровных нацистских шпионов. Эта струна и мне не дает покоя.
Gorgulya
Горгулья на крыше Поталы, дворца Далай-лам
Я тоже с нетерпением жду встречи с нею, с городом, висящим где-то в облаках над миром, как на рассвете висит над Лхасой ее незабываемый символ, дворец Потала.
Parenie
Дворец Потала. Фотография не наша, но уж очень подходит. Если кто-нибудь подскажет, с какого она ресурса, буду очень благодарен.
(c) Александр Сельвачев
Экспедиция проходит в рамках
проекта "Шаг в сторону". Сайт проекта >>