Wiki Маршруты.ру
СРЕДИ ПОЛИНЕЗИЙЦЕВ

Немножко робинзонады. — Мы боимся, что нас начнут искать. — Все в порядке, «Кон-Тики»! — Остатки еще одного кораблекрушения. — Необитаемые острова. — Сражение с морскими угрями. — Полинезийцы находят нас. — Духи на рифе. — Посол к вождю. — Вождь навещает нас. — «Кон-Тики» опознан. — Высокий прилив. — Путешествие нашего судна по суше. — Вчетвером на острове. — Островитяне приезжают за нами. — Прием в деревне. — Предки из страны, где восходит солнце. — Полинезийские пляски. — Лечение по эфиру. — Мы получаем королевские имена. — Еще одно кораблекрушение. — «Тамара» спасает «Маоае». — На Таити. — Встреча на набережной. — Нас принимают с почетом. — Шесть венков.

 

Наш островок был необитаемым. Скоро мы уже знали каждую купу пальм и каждый участок берега, так как остров имел в поперечнике около 200 метров. Самая высокая точка лежала меньше чем на два метра над уровнем лагуны.

Над нашими головами на верхушках пальм висели большие гроздья зеленых кокосовых орехов, толстая скорлупа которых предохраняла содержавшееся внутри холодное молоко от тропического солнца, так что в течение первых недель мы не будем испытывать жажды. Имелись также спелые кокосовые орехи, полчища раков-отшельников, а в лагуне — рыба всевозможных сортов; у нас ни в чем не будет недостатка.

На северном берегу острова мы нашли остатки старого некрашеного деревянного креста, наполовину засыпанного коралловым песком. Отсюда, если смотреть в северном направлении вдоль рифа, можно было различить разбитый остов судна, который мы впервые увидели с более близкого расстояния, когда нас проносило мимо него. Еще дальше к северу в синеватой дымке виднелись верхушки пальм другого маленького острова. Значительно ближе было до густо поросшего деревьями острова, который находился на юге. Ни на одном из этих островов мы не замечали признаков жизни, но пока что у нас были другие заботы.

Робинзон Хессельберг в большой соломенной шляпе подошел прихрамывая; он принес целую кучу расползавшихся раков-отшельников. Кнут зажег костер из валежника, и вскоре мы ели раков, а на сладкое пили какао с кокосовым молоком.

—   Как хорошо чувствуешь себя на берегу, не правда ли, ребята? — восхищенно сказал Кнут.
 

Он уже раз испытал во время путешествия это ощущение. При этих словах он споткнулся и вылил полчайника кипятку на голые ноги Бенгта. Мы все не очень твердо стояли на ногах в этот первый день пребывания на берегу после 101 дня, проведенного на плоту; иногда среди пальмовых стволов нас вдруг пошатывало, так как мы отставляли ногу, чтобы встретить волну, которая не приходила.

Когда Бенгт вручил нам наши обеденные приборы, Эрик широко улыбнулся. Я вспомнил, что по окончании последней трапезы на плоту я, как обычно, перегнулся через борт и вымыл посуду, между тем как Эрик, взглянув на риф, сказал: «Сегодня, пожалуй, я не стану утруждать себя мытьем». Когда он увидел свою посуду в кухонном ящике, она была такая же чистая, как моя.

После еды мы всласть повалялись на земле, а затем принялись за сборку намокшей радиостанции; это надо было сделать побыстрее, чтобы Торстейн и Кнут смогли вступить в эфир прежде, чем человек с Раротонги передаст сообщение о нашем печальном конце.
 

Большая часть нашего радиооборудования была уже принесена на берег; среди предметов, нагроможденных на рифе, Бенгт нашел ящик и ухватился за него. Тотчас же он высоко подпрыгнул от удара электрического тока; можно было не сомневаться, что содержимое ящика имело отношение к радиотехнике. Пока наши радисты развинчивали, соединяли и собирали аппаратуру, остальные взялись за разбивку лагеря.

Около места, где нас выбросило на риф, мы нашли тяжелый, пропитанный водой парус и притащили его на берег. Мы натянули парус между двумя толстыми пальмами на маленькой лужайке, с которой открывался вид на лагуну; два других угла мы укрепили на бамбуковых жердях, приплывших с места крушения. Густая изгородь из буйно цветущих кустов подпирала парус, так что у нас была крыша и три стены; перед нашим взором расстилалась сверкающая лагуна, а воздух вокруг нас был полон вкрадчивого аромата цветов. Приятно было очутиться здесь. Мы все удовлетворенно посмеивались и наслаждались покоем; каждый устроил себе постель из свежих пальмовых листьев, предварительно убрав обломки ветвей кораллов, которые совершенно некстати торчали из песка. До наступления ночи мы приготовили очень удобное место для сна, а у себя над головой мы видели бородатое лицо доброго старого Кон-Тики. Он больше не выпячивал свою грудь под напором восточного ветра. Теперь он неподвижно лежал на спине и смотрел на звезды, которые мерцали над Полинезией.

На кустах вокруг нас висели мокрые флаги и спальные мешки, а намокшая одежда лежала и сохла на песке. Еще один день на этом солнечном острове, и все хорошенько высохнет. Даже радистам пришлось прекратить свою работу в ожидании, что на следующий день солнце высушит их аппаратуру. Мы сняли с кустов спальные мешки и залезли в них, хвастливо споря о том, у кого самый сухой мешок. Победителем был признан Бенгт: когда он повернулся, его мешок не захлюпал. Силы небесные, до чего хорошо было иметь возможность заснуть!

Когда мы проснулись на заре, парус оказался провисшим и наполненным чистой прозрачной дождевой водой. Бенгт позаботился об этом неожиданном даре, а затем не спеша спустился к лагуне и выбросил на берег несколько забавных рыб, которых он заманил в каналы, прорытые им в песке.

Ночью у Германа разболелась шея и спина в тех местах, которые он повредил себе перед отплытием из Лимы, а у Эрика был приступ давно не повторявшегося прострела. В остальном наша прогулка через риф имела удивительно легкие последствия: мы отделались царапинами и незначительными ранами, только Бенгт, которого упавшая мачта ударила по лбу, получил легкое сотрясение. Самый забавный вид был у меня: руки и ноги были покрыты иссиня-черными синяками — с такой силой я сжимал ими веревку.

Ни один из нас, впрочем, не чувствовал себя настолько плохо, чтобы вид сверкающей прозрачной лагуны не соблазнил его наскоро выкупаться перед завтраком. Лагуна была огромна. Вдали она была синяя и от пассата покрывалась рябью; и она была так широка, что мы едва могли различить ряд окутанных голубой дымкой, поросших пальмами островов, которые окаймляли атолл с противоположной стороны. Но здесь, на подветренной стороне островов, пассат мирно шелестел в перистых листьях пальм, которые слегка покачивались, а лагуна лежала внизу, как неподвижное зеркало, и отражала всю их красоту. Горько-соленая вода была чистой и прозрачной; ярко окрашенные кораллы на глубине почти трех метров казались лежащими так близко к поверхности, что мы боялись порезать себе о них ноги при купанье. В воде кишели чудеснейшие разновидности рыб самой разнообразной окраски. Перед нами раскрывался изумительный мир, полный развлечений. Вода была в меру прохладна, чтобы освежать, а воздух сух и нагрет солнцем до приятной теплоты. Но сегодня нужно было скорей вылезать на берег: Раротонга передаст тревожные сообщения, если до конца дня с плота не поступит никаких известий.

Катушки и другие детали радиопередатчика были разложены на совершенно сухих коралловых плитах и сохли на тропическом солнце, а Торстейн и Кнут соединяли и завинчивали. Прошло все утро, и обстановка становилась все более и более напряженной. Мы забросили все остальные дела и окружили наших радистов в надежде, что сумеем им чем-нибудь помочь. Мы должны быть в эфире до десяти часов вечера. К этому времени истечет тридцатишестичасовой срок, и радиолюбитель с Раротонги передаст призывы о высылке самолета и спасательных экспедиций.

Настал полдень, затем вечер, и солнце зашло. Хватило бы только выдержки у человека на Раротонге! Семь часов, восемь, девять. Напряжение достигло предела. Ни признака жизни в передатчике, но приемник NC-173 стал оживать у самого основания шкалы, где слабо звучала какая-то музыка. Но на любительском диапазоне ничего не было слышно. Постепенно, однако, звуки начали пробиваться — вероятно, все зависело от сырой обмотки, которая просыхала с одного конца. Передатчик все еще был мертв — повсюду короткие замыкания и искры.

Оставалось меньше часа. Ничего не выйдет! Передатчик вышел из строя, и мы решили снова испробовать маленький подпольный передатчик, которым пользовались во время войны. Несколько попыток мы уже делали в течение дня, но безрезультатно. Может быть, он теперь немного подсох? Все батареи были совершенно испорчены, и для получения тока нам приходилось крутить маленькую ручную динамку. Это была нелегкая работа, и мы четверо, профаны в радиотехнике, в течение всего дня сидели и крутили эту адскую штуку.

Тридцать шесть часов должны были скоро истечь. Я помню, как кто-то шептал: «семь минут», «пять минут», и затем больше никто не смотрел на часы. Передатчик был по-прежнему нем, но приемник что-то бормотал уже близко к нужной нам волне. Вдруг он затрещал на волне любителя с Раротонги, и мы решили, что он ведет разговор с радиостанцией на Таити. Вскоре мы уловили следующий отрывок радиограммы, переданной с Раротонги:

«…ни одного самолета по эту сторону островов Самоа. Я совершенно уверен…»

Затем все снова затихло. Напряжение стало невыносимым. Что они там затевают? Неужели они уже посылают самолет и спасательные экспедиции? Теперь, без сомнения, сообщения о нас разносятся по эфиру во все стороны.

Радио

Оба радиста продолжали лихорадочно работать. С их лиц стекал такой же обильный пот, как и с лица того, кто крутил рукоятку динамки. Электрические колебания постепенно стали появляться в контуре антенны передатчика, и Торстейн в экстазе указывал на стрелку, медленно подымавшуюся по шкале, когда он нажимал ключ Морзе. Дело шло на лад!

Мы, как безумные, крутили рукоятку, а Торстейн вызывал Раротонгу. Никто не слышал нас. Еще раз. Теперь опять пробудился приемник, но Раротонга нас не слышала. Мы вызывали Гала и Френка в Лос-Анжелосе и морское училище в Лиме, но никто не слышал нас.

Тогда Торстейн послал сигнал CQ: иначе говоря, он вызывал все станции в мире, которые могли услышать нас на нашей любительской короткой волне.

Это дало некоторый результат. Теперь чей-то слабый голос из эфира стал тихо вызывать нас. Мы повторили сигнал и сказали, что слышим его. Тогда тихий голос из эфира произнес:

—   Меня зовут Поль, я живу в Колорадо; как вас зовут и где вы живете?

Это был какой-то радиолюбитель. Мы продолжали крутить ручку, а Торстейн схватил ключ и ответил:

—   Это «Кон-Тики», нас выбросило на необитаемый остров в Тихом океане.

Поль совершенно не поверил этому сообщению. Он думал, что какой-то коротковолновик из соседнего квартала разыгрывает его, и больше не появлялся в эфире. В отчаянии мы рвали на себе волосы. Вот мы сидим здесь, под пальмами, звездной ночью на необитаемом острове, и никто не верит нашим словам.

Торстейн не сдавался; он снова взялся за ключ и беспрерывно передавал: «Все в порядке, все в порядке, все в порядке». Мы во что бы то ни стало должны приостановить подготовку всех этих спасательных экспедиций в разных концах Тихого океана.

Вдруг мы услышали в приемнике, как кто-то довольно тихо спросил:

—   Если все в порядке, то зачем волноваться?

Затем эфир снова умолк. И это было все.

В полном отчаянии мы готовы были подпрыгнуть до верхушек пальм и стрясти с них все кокосовые орехи, и трудно сказать, что мы предприняли бы, если бы внезапно нас не услышали сразу и Раротонга и старина Гал. По словам Гала, он плакал от радости, услышав снова позывные L12B. Вся шумиха немедленно прекратилась; мы опять были одни, и никто нас не тревожил на нашем острове Южного моря. Совершенно измученные, мы улеглись спать на наши постели из пальмовых листьев.

На следующий день мы никуда не торопились и в полную меру наслаждались жизнью. Одни купались, другие рыбачили или бродили по рифу в поисках любопытных морских животных; самые энергичные приводили в порядок лагерь и украшали его окрестности. На берегу, откуда виден был «Кон-Тики», на опушке пальмовой рощи мы выкопали яму, выложили ее листьями и посадили проросший кокосовый орех, привезенный из Перу. Рядом, как раз напротив того места, где «Кон-Тики» наскочил на риф, мы построили пирамиду из коралловых глыб.

За ночь прибой продвинул «Кон-Тики» еще ближе к лагуне, и теперь, окруженный лишь несколькими лужами, он лежал почти целиком над водой, среди больших коралловых глыб далеко от наружного края рифа.

Прогревшись как следует в горячем песке, Эрик и Герман чувствовали себя гораздо лучше и захотели отправиться вдоль рифа на юг в надежде, что им удастся перебраться на большой остров, находившийся в той стороне. Я предупредил, чтобы они остерегались акул, а еще больше угрей, и они захватили с собой длинные ножи-мачете, засунув их за пояс. Коралловые рифы являются убежищем страшных угрей с длинными ядовитыми зубами, которыми они легко могут оторвать человеку ногу. При нападении они двигаются, извиваясь с молниеносной быстротой, и внушают панический ужас местным жителям, которые не боятся плавать рядом с акулой.

Эрик и Герман прошли вброд значительное расстояние по рифу на юг, но местами попадались более глубокие русла, по которым вода шла в этом направлении, и тогда им приходилось прыгать в воду и плыть. Они благополучно достигли большого острова и вброд перешли на берег. Длинный и узкий остров, покрытый пальмовым лесом, уходил дальше на юг; его солнечные пляжи были защищены от ветра рифом. Эрик и Герман продолжали идти вдоль острова, пока не достигли южной оконечности. Отсюда риф, покрытый белой пеной, шел дальше на юг к другим островам. Здесь наши исследователи нашли разбитый остов большого корабля; у него было четыре мачты, и он лежал на берегу, разделенный на две части. Эта был старый испанский парусник, груженный рельсами, и ржавые рельсы были разбросаны вдоль рифа. Эрик и Герман вернулись по другой стороне острова, но ни одного следа на песке им обнаружить не удалось.

На обратном пути через риф они тo и дело вспугивали каких-то странных рыб и пытались поймать некоторых из них; внезапно на них напало не меньше восьми крупных угрей. Эрик и Герман увидели в прозрачной воде, как те приближались, и вскочили на большую коралловую глыбу; угри стали извиваться вокруг нее. Скользкие чудовища толщиной с мужскую голень были усеяны зелеными и черными пятнами, напоминая ядовитых змей; на маленькой голове блестели злые змеиные глаза, а зубы, острые, как шило, имели в длину два-три сантиметра. Когда маленькие покачивавшиеся головки, извиваясь, приблизились, Эрик и Герман взмахнули ножами; голова одного угря была отрублена, другой был ранен. Кровь в воде привлекла целую стаю молодых голубых акул, которые набросились на мертвого и раненого угрей, а Эрику и Герману удалось перепрыгнуть на другую коралловую глыбу и уйти.

В этот же день я шел вброд к нашему острову, как вдруг кто-то молниеносным движением вцепился с обеих сторон в мою лодыжку и крепко повис на ней. Это оказался осьминог. Он был не крупный, но трудно передать то ужасное ощущение, которое я испытывал, когда холодные щупальца обвили мою ногу и на меня смотрели злобные маленькие глаза, торчавшие на багрово-красном слизистом мешке, представлявшем собой тело осьминога. Я изо всех сил дрыгнул ногой, и осьминог, который не имел в длину и метра, последовал за ней, но щупалец не разжал. По-видимому, его привлекала повязка на моей ноге. Я рывками двигался к берегу с прицепившимся к ноге отвратительным созданием. Лишь тогда, когда я достиг края сухого песка, осьминог отпустил меня и стал медленно отступать по мелководью; его щупальца были вытянуты в направлении берега, и он не спускал с него глаз, как бы готовый к новому нападению, если я того пожелаю. Когда я бросил в осьминога несколько крупных кусков коралла, он поспешно скрылся.

Разнообразные приключения среди рифов придавали только пикантность нашему блаженному существованию на островке. Но мы не собирались провести там всю свою жизнь, и пора было подумать, как вернуться в обычный мир. По истечении недели «Кон-Тики» пробил себе дорогу до средины кораллового барьера, где теперь лежал, прочно застряв на обнаженных рифах. Большие бревна, стараясь проложить себе путь вперед к лагуне, растолкали и обломали крупные глыбы коралла, но теперь деревянный плот засел недвижимо, и сколько мы его ни тащили и ни толкали, все было бесполезно. Если бы нам только удалось спустить разбитый плот в лагуну, мы могли бы, во всяком случае, срастить мачту и оснастить его достаточно для того, чтобы, плывя по ветру, пересечь мирную лагуну и посмотреть что окажется по ту сторону ее. Если какой-нибудь из островов был населен, то скорее всего тот, который находился далеко на горизонте к западу, где атолл изгибается к подветренной стороне.

Шли дни.

И вот однажды утром кто-то из наших прибежал сломя голову и сообщил, что видел белый парус на лагуне. С более возвышенного места у опушки пальмовой рощи мы могли различить крохотное белое пятнышко, которое отчетливо выделялось на фоне опалово-синей лагуны. Совершенно очевидно, это была парусная лодка, только что отплывшая от противоположного берега. Мы видели, как она повернула на другой галс. Вскоре показался еще один парус.

В течение всего утра они постепенно приближались и увеличивались в размере. Они шли прямо к нам. Мы подняли на верхушку пальмы французский флаг и размахивали нашим норвежским флагом, привязанным к шесту. Один парус находился уже так близко, что мы могли различить под ним полинезийскую пирогу с балансиром. Оснастка ее была более современного типа. Две коричневые фигуры стояли в пироге и смотрели на нас. Мы замахали руками. Они помахали в ответ и подплыли прямо к берегу по мелководью.

—   Иа ора на, — приветствовали мы их на полинезийском языке.

—   Иа ора на! — хором крикнули они в ответ, и один выпрыгнул из пироги и потащил ее за собой, идя в воде по песчаному дну прямо к нам.

Оба гостя были в европейской одежде, но их хорошо сложенные тела были коричневыми. Ноги у них были голые, а на голове для защиты от солнца они носили самодельные соломенные шляпы. Полинезийцы добрались до берега и несколько неуверенно стали приближаться к нам; но когда мы все до очереди, улыбаясь, пожали им руки, они засияли широкими улыбками, обнажив два ряда ослепительно белых зубов; эти улыбки говорили больше, чем слова.

Наше приветствие на полинезийском языке удивило и приободрило наших гостей, введя их в такое же заблуждение, в каком оказались мы сами, когда их соплеменник с Ангатау кричал нам по-английски «добрый вечер». Они принялись что-то быстро и горячо рассказывать нам по-полинезийски, и прошло немало времени, прежде чем они поняли, что их излияния совершенно не достигают цели. Тогда они умолкли и лишь дружелюбно посмеивались, указывая на другую пирогу, которая теперь приближалась.
 

В ней было три человека, и когда они вброд достигли берега и поздоровались с нами, то оказалось, что один из них немного говорит по-французски. Мы узнали, что на одном из островов по ту сторону лагуны находится полинезийская деревня и что жители ее как-то видели ночью наш костер. В рифе Рароиа имеется всего один-единственный проход, ведущий к островам, которые окружают лагуну; и так как этот проход расположен у самой деревни, то всякого, кто приблизится к островам, лежащим за рифом, жители деревни должны были бы обязательно заметить. Поэтому старики в деревне пришли к заключению, что огонь, который они видели на рифе к востоку, не мог быть делом человеческих рук, а являлся чем-то сверхъестественным. Это лишило островитян всякого желания переплыть лагуну и самим посмотреть, что произошло. Но затем к их острову прибило приплывший по лагуне сломанный ящик, и на нем были нарисованы какие-то знаки. Двое из островитян, которые побывали на Таити и знали азбуку, разобрали надпись и прочли слово «Тики», написанное большими черными буквами на доске. Теперь больше не оставалось никаких сомнений, что на рифе появились духи, так как Тики, — они все знали это, — был давным-давно умерший родоначальник их собственного народа. Но через некоторое время по лагуне приплыли банки с сухарями, сигаретами, кокосовые орехи и коробка со старым ботинком; тогда они все поняли, что на восточной стороне рифа произошло кораблекрушение, и вождь отправил две пироги на поиски уцелевших людей, чей костер на острове они видели.

По настоянию своих товарищей островитянин, говоривший по-французски, спросил, почему на доске, которая приплыла по лагуне, было написано «Тики». Мы объяснили, что «Кон-Тики» было написано на всем нашем снаряжении и что это название судна, на котором мы приплыли.

Спасатели Малибу

Наши новые друзья громкими восклицаниями выражали свое изумление, когда услышали, что никто не погиб при кораблекрушении и что плоский разбитый остов, лежавший на рифе, был действительно тем судном, на котором мы прибыли. Они хотели сразу же посадить нас всех в пироги и доставить в деревню. Мы поблагодарили и отказались, так как хотели остаться до тех пор, пока не снимем «Кон-Тики» с рифа. Они с ужасом смотрели на неуклюжее сооружение, застрявшее на рифе; конечно, мы не должны и мечтать о том, что нам удастся снова спустить на воду этот исковерканный остов! В конце концов посланец решительно заявил, что мы должны отправиться с ними; вождь дал им строгий приказ без нас не возвращаться.

Тогда мы решили, что один из нас поедет с островитянами в качестве посла для переговоров с вождем, а затем вернется и расскажет нам, какова обстановка на том острове. Мы не бросим плота на рифе и не можем оставить все снаряжение на нашем маленьком острове. Бенгт отправился с островитянами. Обе пироги столкнули с песчаного берега, и вскоре они, подгоняемые свежим ветром, исчезли на западе.

На следующий день на горизонте показались бесчисленные белые паруса. Казалось, теперь островитяне явились за нами на всех судах, какие у них были.

Вся флотилия повернула в нашу сторону, и когда она приблизилась, мы увидели на передней пироге среди коричневых фигур старину Бенгта, который размахивал шляпой. Он крикнул нам, что с ним находится сам вождь, и мы почтительно выстроились на берегу, чтобы встретить подходивших вброд гостей.

Бенгт очень торжественно представил нас вождю.

—   Вождя зовут, — сказал Бенгт, — Тепиураиарии Териифаатау, но он поймет, кого мы имеем в виду, если мы будем называть его Тека.

Мы и стали называть его Тека.

Вождь Тека был высокий стройный полинезиец с глазами, говорившими о недюжинном уме. Он был знатным человеком, потомком старого королевского рода на Таити и являлся вождем обоих островов: и Рароиа и Такуме. Он учился в школе на Таити, знал французский язык и умел читать и писать. Он сказал мне, что столица Норвегии называется Христиания, и спросил, не знаю ли я Бинга Кросби. Он сообщил нам также, что в течение последних десяти лет всего три иностранных судна заходили на Рароиа, но их деревню несколько раз в год посещают шхуны местных торговцев копрой с Гаити, которые привозят товары и забирают ядра кокосовых орехов. Они уже несколько недель поджидают такую шхуну, так что она может явиться в любое время.

Отчет Бенгта вкратце сводился к тому, что на Рароиа не было ни школы, ни радио, ни белых людей; но 127 полинезийцев, живущих в деревне, сделали все, что могли, чтобы устроить нас со всеми удобствами, и подготовили торжественный прием.

Первым делом вождь пожелал осмотреть судно, которое доставило нас живыми на риф. Мы отправились вброд к «Кон-Тики», сопровождаемые вереницей островитян. Когда мы приблизились, полинезийцы внезапно остановились и стали обмениваться замечаниями, громко крича все зараз. Теперь можно было ясно видеть бревна «Кон-Тики», и один из островитян воскликнул:

—   Это не лодка, это пае-пае!

—   Пае-пае! — повторили все его товарищи хором.

Поднимая брызги, они бросились бегом по рифу и взобрались на «Кон-Тики». Они лазили повсюду, возбужденные, как дети, ощупывали бревна, бамбуковое плетение и веревки. Вождь был в таком же приподнятом настроении, как и остальные; он вернулся к нам и несколько раз повторил:

—   «Тики» не лодка, это пае-пае. — В его голосе звучало удивление и любопытство.

Пае-пае на полинезийском языке означает «плот» и «помост», а на острове Пасхи это же слово употребляется для обозначения местных лодок. Вождь рассказал нам, что теперь таких пае-пае больше не существует, но самые старые люди в деревне рассказывают древние предания о пае-пае. Все полинезийцы наперебой восхищались огромными бальсовыми бревнами, но от веревок они презрительно отворачивались. Такие веревки под действием соленой воды и солнца не выдержат и несколько месяцев. И островитяне с гордостью показывали нам снасти своих пирог; они сами сплели их из волокон кокосового ореха, и такие веревки безотказно служат пять лет.

Когда мы вернулись обратно на наш маленький остров, мы с общего согласия назвали его «Фенуа Кон-Тики», или «Остров Кон-Тики». Это название мы все могли произнести, но полинезийцам очень тяжело давалось произношение наших коротких северных имен. Они пришли в восторг, когда я сказал им, что они могут называть меня Тераи Матеата, так как великий вождь Таити дал мне это имя, «усыновив» меня во время моего первого путешествия в эти края.

Островитяне притащили из пирог домашнюю птицу, яйца и плоды хлебного дерева, другие с помощью трехзубой остроги набили в лагуне несколько крупных рыб, и вокруг лагерного костра началось пиршество. Мы должны были рассказать обо всех наших приключениях на пае-пае в океане, и рассказ о китовой акуле нам пришлось повторять все снова и снова. И каждый раз, когда дело доходило до того, как Эрик вонзил гарпун в череп акулы, слушатели издавали восторженные крики. Полинезийцы с первого взгляда узнавали всех рыб, зарисованных Эриком, и немедленно сообщали нам, как они называются на их языке. Но они никогда не видели ни китовой акулы, ни змеиной макрели и ничего не слышали о них.

Когда наступил вечер, мы, к величайшему удовольствию всех собравшихся, включили радио. Больше всего им понравилась церковная музыка, но затем, к нашему удивлению, мы поймали передававшуюся из Америки настоящую полинезийскую танцевальную музыку. Тогда самые веселые из островитян принялись покачивать руками, согнутыми над головой, и вскоре все наши гости вскочили на ноги и пустились в пляс в такт музыке. С наступлением ночи все улеглись на берегу вокруг костра. Для островитян это было такое же приключение, как и для нас.

Когда мы проснулись на следующее утро, полинезийцы уже встали и жарили свеженаловленную рыбу; шесть только что вскрытых кокосовых орехов были приготовлены для утоления нашей утренней жажды.

В этот день грохот у рифа был громче обычного; ветер усилился, и буруны высоко взлетали в воздух там, за остовом нашего судна.

—   Сегодня «Тики» придет в лагуну, — сказал вождь, показывая на разбитый плот. — Прилив будет высокий.

Около одиннадцати часов вода, проходя мимо нас, стала проникать в лагуну. Лагуна начала наполняться, как огромный бассейн, и уровень воды вокруг всего острова поднимался. Позже из океана хлынули целые потоки. Вода шла валами, которые поднимались все выше, и покрыла большую часть рифа. Потоки воды проносились вдоль обеих сторон острова. Они отрывали крупные глыбы кораллов и наносили большие песчаные отмели, которые затем исчезали, подобно сдутой ветром муке, а в другом месте появлялись новые отмели. Отдельные бамбуковые жерди с разбитого плота проплыли мимо нас, и «Кон-Тики» стал шевелиться. Все, что лежало у берега, пришлось перетащить в глубь острова, чтобы спасти от прилива. Вскоре из-под воды виднелись лишь самые высокие выступы рифа, и все берега вокруг нашего острова исчезли, а океан подступал все ближе к лужайкам плоского, как блин, острова. Становилось жутковато. Казалось, весь океан наступает на нас. «Кон-Тики» повернулся на 180° и двинулся с места, но скоро опять застрял среди других коралловых глыб.

Полинезийцы бросились вводу и, то плывя, то идя вброд среди водоворотов, двигаясь от одной отмели до другой, добрались до плота. Кнут и Эрик сопровождали их. На плоту лежали приготовленные веревки, и когда он поднялся над последними коралловыми глыбами и сошел с рифа, островитяне прыгнули за борт и пытались удержать его. Они не знали «Кон-Тики» и его неукротимого стремления двигаться на запад. Плот тащил их за собой совершенно беспомощных, и вскоре он уже с приличной скоростью двигался через риф и дальше по лагуне. Достигнув более тихой воды, «Кон-Тики», казалось, слегка растерялся и стал оглядываться, как бы высматривая дальнейшие возможности. Прежде чем он двинулся дальше и обнаружил выход из лагуны, островитянам удалось обмотать конец веревки вокруг пальмы на берегу. И вот «Кон-Тики» остался в лагуне на крепкой привязи. Судно, которого не могли остановить никакие преграды, проложило себе путь через баррикаду и вступило во внутреннюю лагуну острова Рароиа.

Воодушевляемые воинственными кликами с бодрым припевом «ке-ке-те-хуру-хуру», мы соединенными усилиями подтащили «Кон-Тики» к берегу острова, носившего его имя. Прилив достиг высоты, которая на 120 сантиметров превышала нормальный уровень воды. Мы думали, что весь остров будет затоплен.

Подгоняемые ветром волны вздымались по всей лагуне, и в узкие, захлестываемые водой пироги мы смогли поместить лишь незначительную часть нашего снаряжения. Полинезийцам надо было как можно скорей возвращаться в деревню; Бенгт и Герман отправились с ними, чтобы попытаться помочь маленькому мальчику, который умирал в одной из хижин в деревне. У мальчика был гнойный нарыв на голове, а у нас имелся пенициллин.

Следующий день мы провели на острове Кон-Тики вчетвером. Восточный ветер дул теперь с такой силой, что островитяне не могли добраться до нас через лагуну, усеянную острыми коралловыми рифами и мелями. Вода за ночь несколько спала, но теперь волны опять яростно набегали длинными, мчавшимися уступами валами.

На следующий день ветер стал тише. Мы смогли нырнуть под плот и удостовериться, что девять бревен были в целости; острые выступы рифов лишь соскоблили несколько сантиметров с их нижней стороны. Веревки ушли так глубоко в пазы, что только четыре из них оказались перерезанными кораллами. Мы принялись наводить порядок на плоту. После того как мы убрали с палубы весь хлам, расправили, как гармонь, каюту, срастили и поставили мачту, наше гордое судно приобрело более приличный вил.

Днем на горизонте снова показались паруса; островитяне приехали за нами и за остальным грузом. Герман и Бенгт были с ними; они рассказали нам, что в деревне готовятся большие празднества. Когда мы прибудем на тот остров, мы не должны выходить из пирог, пока сам вождь не даст на это разрешения.

При свежем попутном ветре мы пересекли лагуну, которая здесь имела в ширину шесть миль. Мы с искренней грустью смотрели на знакомые пальмы острова Кон-Тики, покачивавшиеся верхушки которых посылали нам прощальный привет; но вскоре отдельных деревьев уже нельзя было различить, а затем и весь остров превратился в узкую полоску земли, похожую на все остальные островки, раскинувшиеся вдоль восточного рифа. А впереди все отчетливей вырисовывались более крупные острова. На одном из них мы увидели мол и дым, поднимавшийся над хижинами среди пальм.

Деревня казалась совершенно вымершей; не видно было ни одной души. Что там затевается? На берегу за молом из коралловых глыб стояли две одинокие фигуры: одна — высокая и худощавая, другая — огромная и толстая, как бочка. Когда мы приблизились, мы почтительно поздоровались с обоими. Это были вождь Тека и его заместитель Тупухое. Нам всем с первого взгляда понравилась широкая сердечная улыбка Тупухое. Тека был умница и дипломат, а Тупухое был чистейшее дитя природы, прямодушный человек, какие не часто встречаются, полный юмора и первобытного здравого смысла. Могучим телосложением и величественными чертами лица он в точности соответствовал образу полинезийского вождя, созданному нашим воображением. И в самом деле, Тупухое раньше был полновластным вождем острова, но постепенно Тека занял первенствующее положение, так как он умел говорить по-французски, считать и писать, и поэтому владельцы шхун, приходивших с Таити за копрой, больше не обсчитывали жителей деревни.

Тека объяснил нам, что мы должны все вместе проследовать в деревню к дому для собраний, и когда все сошли на берег, торжественная процессия отправилась туда; Герман шел впереди с флагом, развевавшимся на древке гарпуна, а за ним — я между двумя вождями.
вожди
 

В деревне все говорило о торговле копрой с Таити; доски и гофрированное железо было привезено на шхунах. Некоторые хижины были построены в причудливом старинном стиле из сучьев и сплетенных пальмовых листьев, другие были сколочены на гвоздях из досок и напоминали маленькие тропические бунгало. Большой дощатый дом, стоявший в стороне среди пальм, представлял собой новый дом для собраний; там должны были поселиться мы, шестеро европейцев. Через маленькую заднюю дверь мы с флагом вошли в дом и сразу вышли из него на широкие ступени перед фасадом. Перед нами на площадке стояли все жители деревни, способные двигаться, включая женщин и детей любого возраста. У всех был чрезвычайно серьезный вид; даже наши веселые приятели по острову Кон-Тики стояли в рядах вместе с остальными и делали вид, что не узнают нас.

Когда мы вышли на ступени, все собравшиеся одновременно раскрыли рты и запели… «Марсельезу»! Тека, знавший слова, запевал, и дело шло довольно гладко, несмотря на то, что несколько старух сильно фальшивили на высоких нотах. Жители деревни здорово поработали над разучиванием «Марсельезы». Французский и норвежский флаги были подняты перед террасой, и на этом закончился официальный прием нас вождем Текой; он медленно отошел в сторону, и теперь толстый Тупухое выступил вперед и стал руководить церемонией.

Тупухое быстро подал знак, по которому все с жаром запели новую песню. На этот раз дело шло лучше, так как мелодия была их собственная, да и слова были на их родном языке, а петь свои плясовые песни они умеют. Мелодия при всей своей трогательной простоте звучала так чарующе, что у нас пробежали мурашки по спине, словно само Южное море с рокотом надвигалось на нас. Несколько человек запевали, а через определенные интервалы вступал весь хор; мелодия менялась, но слова, все время оставались одни и те же:

«Добрый день, Тераи Матеата и твои люди, пришедшие по океану на пае-пае к нам на Рароиа; да, добрый день, оставайтесь подольше среди нас, и пусть у нас будут одни и те же воспоминания, чтобы мы всегда могли быть вместе — даже тогда, когда вы уедете в далекую страну. Добрый день».

Нам пришлось попросить их спеть эту песню еще раз, и островитяне все больше и больше оживлялись, по мере того как они переставали стесняться. Затем Тупухое попросил меня рассказать в нескольких словах народу, почему мы прибыли из-за океана на пае-пае; все хотят услышать об этом. Я должен говорить по-французски, а Тека будет по частям переводить.

Предо мной стояла и ожидала моих слов толпа необразованных, но очень умных коричневых людей. Я рассказал им, что мне пришлось раньше побывать среди их соплеменников здесь, на островах Южного моря, и что я слышал об их первом вожде, Тики, который привел их предков на эти острова из какой-то таинственной страны, местонахождения которой теперь никто не знает. Но в далекой стране, называемой Перу, говорил я, правил когда-то могущественный вождь, носивший имя Тики. Народ называл его Кон-Тики или Солнце-Тики, потому что, по его словам, он был потомком солнца. В конце концов Тики и часть его сторонников покинули свою страну на больших пае-пае поэтому мы шестеро думали, что это был тот же самый Тики, который пришел на эти острова. Так как никто не поверил бы, что на пае-пае можно переплыть океан, мы сами отплыли на пае-пае из Перу; и вот мы здесь; значит, переплыть можно было. После того как Тека перевел мою краткую речь, Тупухое пришел в большое возбуждение и в каком-то экстазе выскочил вперед и стал перед толпою. Он громко кричал по-полинезийски, размахивал руками, указывал на небо и на нас, и в его стремительной речи все время повторялось слово Тики. Он говорил так быстро, что трудно было уследить за смыслом, но все собравшиеся ловили каждое слово и были явно взволнованы. Тека, напротив, имел весьма смущенный вид, когда ему пришлось приступить к переводу.

Тупухое говорил о том, что его отец, и дед, и прадеды рассказывали о Тики, и, по их словам, Тики был первым вождем, который теперь находится на небе.

Но потом пришли белые люди и сказали, что предания их предков ложь. Тики никогда не существовал. Он вовсе не на небе, так как там Иегова. Тики был языческим богом, и они больше не должны верить в него. А теперь мы шестеро приплыли к ним по океану на пае-пае. Мы первые белые люди, признающие, что их отцы говорили правду. Тики действительно жил, но теперь он умер и находится на небе.

Испуганный мыслью, что я могу разрушить все труды миссионеров, я поспешил выступить вперед и объяснил, что Тики действительно жил — в этом не может быть сомнений — и что он давно умер. Но находится ли он теперь на небе или в аду, знает один только Иегова, так как Иегова был всегда на небе, а Тики был смертным человеком, великим вождем, как Тека и Тупухое, может быть, даже еще более великим.

Мои слова развеселили и удовлетворили полинезийцев; они кивали головой, одобрительно бормотали, и это ясно показывало, что мое объяснение пришлось им по вкусу. Тики когда-то жил, это было главное. Если он теперь находится в аду, то больше всех печалиться этим должен он сам; Тупухое высказал даже предположение, что в этом случае, пожалуй, больше надежды встретиться с ним опять.

Три старика протолкались вперед и пожелали пожать нам руки. Без сомнения, это они сохраняли в народе воспоминания о Тики. Вождь сказал нам, что один из стариков знает бесчисленное множество преданий и исторических баллад из времен далеких предков. Я спросил старика, нет ли в преданиях каких- либо намеков на то, с какой стороны пришел Тики. Нет, ни один из стариков не мог вспомнить, чтобы ему приходилось слышать об этом. Но после долгого усердного размышления самый старый из трех сказал, что Тики сопровождал близкий родственник, по имени Мауи, а в балладе о Мауи говорилось, что он пришел на острова из Пура, а слово «пура» означает ту часть неба, где восходит солнце. Если Мауи пришел из Пура, сказал старик, то, конечно, и Тики пришел из того же места, а мы шестеро также пришли на пае-пае из Пура, это совершенно ясно.

Я рассказал старым островитянам, что на небольшом уединенном острове, называемом Мангарева, расположенном ближе к острову Пасхи, жители никогда не знали лодок и вплоть до наших дней продолжали плавать по океану на больших пае-пае. Об этом старики не слыхали, но они знали, что их предки также пользовались большими пае-пае, которые постепенно вышли из употребления и теперь известны только по названию и по преданиям. В отдаленные древние времена, добавил самый старый из островитян, они назывались «ронго-ронго», но теперь такого слова в языке больше не существует. Но название «ронго-ронго» упоминается в самых старинных легендах.

Это название заинтересовало меня, так как Ронго — на некоторых островах произносят Лоно — было имя одного из наиболее известных легендарных предков полинезийцев. В рассказах о нем подчеркивалось, что у него была белая кожа и светлые волосы. Когда капитан Кук впервые посетил Гавайские острова, жители встретили его с распростертыми объятиями, так как они приняли его за своего белого сородича Ронго, который отсутствовал много поколений, а теперь вернулся с родины их предков на этом большом парусном судне. А на острове Пасхи, словом «ронго-ронго» называли загадочные иероглифы, тайна которых была погребена вместе с последним «длинноухим», умевшим писать!

Между тем как старики хотели обсуждать вопрос о Тики и ронго-ронго, молодым не терпелось послушать о китовой акуле и путешествии по океану. Но угощение было уже готово, а Тека устал переводить.

Теперь всем жителям деревни было разрешено подойти и пожать руку каждому из нас. Мужчины бормотали «иа-ора-на» и чуть не вывихивали нам руку, девушки старались протиснуться вперед и здоровались с нами кокетливо и застенчиво, а старухи лепетали и хихикали, указывая на наши бороды и белую кожу. Все лица сияли дружеским расположением, так что всякие лингвистические недоразумения не имели никакого значения. Если островитяне говорили нам что-нибудь совершенно непонятное по-полинезийски, мы отвечали им тем же по-норвежски, и все очень веселились. Первое полинезийское слово, которое мы выучили, было «нравится»; если к тому же можно было указать на то, что нам нравилось, и рассчитывать сразу же получить это, то все было очень просто. Если же при слове «нравится» морщили нос, то это означало «не нравится», и на этой основе мы, могли вполне хорошо объясняться.

Как только мы перезнакомились со всеми 127 жителями деревни, был поставлен длинный стол для обоих вождей и нас, шестерых, и деревенские девушки стали приносить самые изысканные кушанья. Пока одни расставляли все на столе, подошли другие и повесили венки из цветов нам на шею, а венки поменьше надели нам на голову. Цветы испускали томный аромат, а их прохладное прикосновение в жару было очень приятно. Так начался праздник в нашу честь, который продолжался несколько недель, пока мы не покинули острова. Глаза у нас широко раскрылись и рот наполнился слюной при виде столов, заставленных жареными молочными поросятами, цыплятами, жареными утками, свежими омарами, полинезийскими рыбными блюдами, плодами хлебного и дынного дерева, молоком кокосовых орехов. И в то время как мы набросились на еду, толпа развлекала нас полинезийскими песнями, а молодые девушки танцевали вокруг стола. Мои товарищи смеялись и были в полном восторге; вид мы имели самый нелепый, когда сидели за столом с развевающимися бородами и с венками из цветов на голове, уписывая за обе щеки, как умирающие с голоду люди. Оба вождя, как и мы, не скрывали своего удовольствия.

После еды началась полинезийская пляска в грандиозном масштабе. Жители деревни хотели показать нам местные народные танцы. Нас, шестерых, Теку и Тупухое усадили на табуретки в первом ряду, затем появились два гитариста, присели на корточки и забренчали на своих инструментах настоящие мелодии Южного моря. Сквозь кольцо зрителей, также сидевших на корточках и певших, скользя и извиваясь, в круг вступили две цепи танцующих мужчин и женщин с шелестящими юбочками из пальмовых листьев вокруг бедер. Живым и энергичным запевалой была на редкость тучная вахине, у которой одна рука была откушена акулой. Вначале танцоры держались несколько театрально и напряженно; но когда они увидели, что белые люди с пае-пае не воротят носа от народных танцев их прародителей, пляска стала все больше и больше оживляться. К ней присоединилась и часть пожилых; у всех было великолепное чувство ритма, и они знали танцы, которых в обычных случаях уже, конечно, не танцуют. А когда солнце опустилось в Тихий океан, пляска среди пальм стала принимать еще более бурный характер, и аплодисменты зрителей становились все более дружными. Танцоры забыли, что на них смотрят шесть чужестранцев; теперь мы, шестеро, были людьми их народа, наслаждавшимися зрелищем вместе с ними.

Репертуар был бесконечным: одна очаровательная мимическая сцена следовала за другой. Наконец толпа юношей уселась на корточки, образовав тесный круг как раз перед нами, и по знаку Тупухое принялась ритмично отбивать такт ладонями по земле — сначала медленно, затем быстрее; когда ритм стал совершенно безупречным, неожиданно вступил барабанщик и принялся аккомпанировать им, с бешеной скоростью ударяя двумя палками по сухому выдолбленному чурбану, который издавал сильный резкий звук. После того как ритм достиг нужного темпа, раздалось пение и в круг стремительно прыгнула девушка с венком из цветов вокруг шеи и цветами за ухом. Босиком, согнув колени, она двигалась в такт музыке, ритмично покачивая бедрами и закинув руки над головой в настоящем полинезийском стиле. Она танцевала великолепно, и вскоре все зрители отбивали ритм, хлопая ладонями по земле. Еще одна девушка вскочила в круг, а за ней третья. Они двигались с изумительной гибкостью, строго следуя ритму, и скользили в танце одна вокруг другой, как грациозные тени. Глухие удары руками по земле, пение и веселый бой деревянного барабана одновременно убыстряли свой темп все больше и больше, а танец становился все более и более исступленным, а зрители завывали от восторга и отбивали такт, хлопая ладонями по земле.

Это была жизнь Южного моря, какой ее знали в старые дни. Звезды мерцали, и пальмы покачивались. Ночь была теплая и длинная, наполненная запахом цветов и пением цикад. Тупухое широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

—   Маитаи? — спросил он.

—   Да, маитаи, — ответил я.

—   Маитаи? — спросил он всех остальных.

—   Маитаи, — с энтузиазмом ответили все, и это было действительно так.

—   Маитаи, — произнес Тупухое, кивая головой и указывая на себя; он также был очень доволен.

Даже Тека считал, что праздник вышел очень удачный; в первый раз, сказал он, белые люди присутствуют на их танцах на Рароиа. Быстрее и быстрее, быстрее и быстрее становилась дробь барабана, хлопанье в ладоши, пение и танцы. Но вот одна из танцевавших девушек перестала двигаться по кругу и, стоя на месте, начала вся извиваться в бешеном темпе, вытянув руки в сторону Германа. Герман посмеивался в бороду; он не знал, как ему следует к этому отнестись.

—   Поддержите нашу марку, — шепнул я ему, — вы ведь хороший танцор.

И, к бесконечному восхищению толпы, Герман вскочил в круг и, согнувшись чуть не пополам, принялся добросовестно выделывать, извиваясь всем телом, сложные па полинезийского танца. Ликование стало всеобщим. Вскоре Бенгт и Торстейн пустились в пляс; пот струился по их лицам, когда они трудились изо всех сил, стараясь не отставать от аккомпанемента, ритм которого все ускорялся и ускорялся, темп стал таким бешеным, что теперь слышны были только звуки барабана, слившиеся в одно протяжное гудение, а три настоящие полинезийские танцовщицы в такт музыке дрожали как осиновые листья; наконец девушки опустились на землю и бой барабана резко оборвался.

Теперь героями вечера были мы. Энтузиазм зрителей не имел предела.

Следующим номером программы являлся танец птиц, представлявший собой одну из древнейших церемоний на Рароиа. Мужчины и женщины двумя рядами прыгали в ритмичном танце, изображая под руководством главного танцора стаи птиц. Главный танцор носил титул вождя птиц и делал забавные телодвижения, но в общем танце участия не принимал. Когда танец птиц окончился, Тупухое объяснил, что он был исполнен в честь нашего плота и что теперь его следует повторить, но главного танцора должен сменить я. Так как мне казалось, что основная задача главного танцора состояла в том, чтобы испускать дикие вопли и кружиться, виляя задом и размахивая руками над головой, я надвинул поглубже на голову свой венок, и вышел на сцену. Извиваясь в танце, я видел, как хохотал старый Тупухое, чуть не падая с табуретки; музыка стала ослабевать, так как певцы и музыканты последовали примеру Тупухое.

Теперь танцевать хотели все, старые и молодые, и вскоре барабанщик и музыканты, бившие руками по земле, снова оказались на своих местах и заиграли вступление к огненной полинезийской пляске. Сначала в круг вскочили девушки и принялись плясать, все ускоряя и ускоряя ритм; они приглашали всех нас по очереди принять участие в танце, к которому постепенно присоединялось все больше и больше мужчин и женщин, топавших ногами и извивавшихся все быстрей и быстрей.

Но Эрика никак не удавалось расшевелить. От ветра и сырости на плоту у него был рецидив прострела, и он сидел, как старый шкипер, бородатый и неподвижный, попыхивая трубкой. Его не могли сдвинуть с места девушки-танцовщицы, пытавшиеся заманить гостя в крут. На нем были широкие штаны из овчины, которые он надевал по ночам в самое холодное время, когда мы плыли в течении Гумбольдта; сидя под пальмами, обнаженный по пояс, с большой бородой, в овчинных штанах, он в точности походил на Робинзона Крузо. Одна хорошенькая девушка за другой старались снискать его расположение, но тщетно. Он продолжал сидеть с венком на лохматой голове, важно попыхивая трубкой.

Но вот зрелая матрона с могучими мышцами вступила в круг, проделала несколько более или менее грациозных па, а затем решительно двинулась к Эрику. Он с беспокойством смотрел на нее, но амазонка, обворожительно улыбаясь, решительно схватила его за руку и стащила с табуретки. Комические штаны Эрика были сшиты мехом внутрь, и сзади они немного распоролись, так что торчал белый клок шерсти, напоминавший кроличий хвост. Эрик шел за своей дамой очень неохотно и, прихрамывая, вступил в круг; в одной руке он держал трубку, а другую прижимал к тому месту, где у него болело от прострела. Когда он попытался сделать несколько прыжков, ему пришлось отпустить штаны, чтобы поправить угрожавший падением венок, а затем, с покосившимся на сторону венком, он должен был снова ухватиться за свои штаны, которые под собственной тяжестью стали соскальзывать с него. У его полной дамы, топтавшейся в танце перед ним, был не менее забавный вид, и мы смеялись так, что слезы стекали с наших бород. Вскоре все остальные танцоры остановились, и взрывы хохота разносились по пальмовой роще, а танцор Эрик и женщина-тяжеловес продолжали грациозно кружиться. Наконец и им пришлось остановиться, так как и певцы и музыканты не в силах были продолжать и держались за бока от смеха.

Праздник продолжался до утра, когда нам было разрешено немного отдохнуть; но прежде мы должны были снова пожать руки всем 127 островитянам. В течение всего нашего пребывания на острове мы каждое утро и каждый вечер пожимали руки всем жителям. Шесть постелей были собраны по всем хижинам деревни и положены рядом вдоль стены дома для собраний; на них мы спали, улегшись в ряд, как семь маленьких гномов из сказки и над нашими головами висели сладко пахнувшие венки.

На следующий день состояние шестилетнего мальчика, у которого был нарыв на голове, сильно ухудшилось. Температура у него поднялась до 41 градуса, и нарыв на макушке головы стал величиной с мужской кулак и болезненно пульсировал.

Тека сообщил, что немало ребят уже погибло от этой болезни и что если никто из нас не сможет придумать какое-нибудь лечение, то мальчик не протянет и нескольких дней. У нас были новые препараты пенициллина в форме таблеток, но мы не знали, какую дозу надо давать маленькому ребенку. Если мы начнем лечить мальчика и он умрет, это, возможно, будет иметь серьезные последствия для всех нас.

Кнут и Торстейн снова распаковали радиостанцию и натянули антенну между самыми высокими кокосовыми пальмами. Когда наступил вечер, мы опять связались с нашими невидимыми друзьями, Галом и Френком, которые сидели у себя в комнате в Лос-Анжелосе. Френк соединился по телефону с врачом, и мы с помощью ключа Морзе передали все симптомы болезни мальчика и список лекарств, имевшихся у нас в аптечке. Френк передал нам ответ доктора, и в этот же вечер мы отправились в хижину, где метался в жару маленький Хаумата, а половина деревни плакала и причитала над ним.

Герман и Кнут должны были заняться, лечением, а остальным хватало хлопот с жителями деревни, которые стремились попасть в хижину. Когда мы пришли с острым ножом и попросили вскипятить воду, мать мальчика впала в истерику. Волосы на голове мальчика были сбриты и нарыв вскрыт. Гной брызнул чуть не под потолок, и несколько взволнованных островитян ворвались в хижину; их пришлось выгнать. Тут было не до шуток. После того как рана была очищена и продезинфицирована, на голову мальчика наложили повязку, и мы приступили к лечению пенициллином. В течение двух суток мальчику давали пенициллин каждые четыре часа; температура держалась очень высокая, и выделение гноя не прекращалось. И каждый вечер мы консультировались с врачом из Лос-Анжелоса. Затем температура у мальчика сразу упала, гной сменился плазмой, и начался процесс заживления; мальчик улыбался и просил показать ему картинки с изображением необыкновенного мира белых людей, в котором существовали автомобили, коровы и дома в несколько этажей.

Неделю спустя Хаумата играл на берегу с другими детьми; первое время на голове у него была большая повязка, а затем ему разрешили ее снять.

Теперь, когда все кончилось удачно, в деревне без конца обнаруживались больные. У всех болели зубы или было расстройство желудка, и у всех, старых и молодых, были чирьи в самых различных местах. Мы отсылали больных к доктору Кнуту и доктору Герману, которые назначали диеты и щедро раздавали пилюли и мази, имевшиеся в нашей аптечке. Некоторые вылечились, хуже никому не стало, и когда аптечка оказалась пустой, мы приготовляли кашицу из какао и овсяной муки, которая чудесно помогала истеричным женщинам.

Мы прожили среди наших коричневых поклонников несколько дней, и праздничные торжества достигли своего апогея, вылившись в новую церемонию. Мы должны были стать почетными гражданами Рароиа и получить полинезийские имена. Сам я не должен больше оставаться Тераи Матеата: так могли меня называть на Таити, но не здесь, среди них.

Посреди площади для нас поставили шесть табуреток, и вся деревня собралась пораньше, чтобы занять хорошие места вокруг нас. Тека с важным видом сидел вместе со всеми; он был настоящим вождем, но только не в тех случаях, когда дело шло о старинных местных церемониях. Тогда на первый план выступал Тупухое.

Все сидели в ожидании молча и с очень серьезным видом, между тем как огромный тучный Тупухое торжественно и медленно приближался с крепкой узловатой дубинкой в руке. Он был весь проникнут торжественностью этого момента, и все не спускали с него глаз, когда он, погруженный в размышления, подошел и занял свое место перед нами. Он был прирожденным вождем, блестящим оратором и актером.

Он обернулся к главным певцам, барабанщикам и руководителям танцев, взмахом своей узловатой дубинки указал на каждого из них по очереди и тихим размеренным голосом отдал им короткие приказания. Затем он повернулся опять к нам и вдруг широко раскрыл свои большие глаза; огромные белки сверкали на его выразительном медно-коричневом лице так же ярко, как и зубы. Он поднял свою узловатую дубинку, и с его губ посыпались слова, как горох из мешка; он произносил древние обрядовые формулы на старинном, забытом диалекте, который понимали только старики.

Затем он сообщил нам, пользуясь услугами Теки для перевода, что имя первого короля, обосновавшегося на их острове, было Тикароа и что он царствовал над этим же атоллом с севера до юга, с востока до запада и вверх до неба, расстилающегося над головами людей. И пока хор исполнял старинную балладу о короле Тикароа, Тупухое положил свою большую руку мне на грудь и, поворачивая меня к зрителям, объявил, что даст мне имя Вароа Тикароа, то есть Дух Тикароа.

Когда пение стихло, наступила очередь Германа и Бенгта.

Большая коричневая рука коснулась поочередно их груди, и они получили имена Тупухое-Итетахуа и Топакино. Так звали двух древних героев, которые вступили в бой с морским чудовищем и убили его у прохода в рифе Рароиа.

Барабанщик несколько раз энергично ударил в барабан, и двое здоровенных мужчин выскочили вперед с повязкой вокруг бедер и с длинным копьем в каждой руке. Высоко поднимая колени к самой груди, держа копья острием вверх, поворачивая голову из стороны в сторону, они принялись быстро маршировать, отбивая ногами такт. Когда снова раздался бой барабана, они высоко подпрыгнули и, строго соблюдая ритм, принялись изображать легендарную битву по всем правилам балетного искусства. Вся интермедия была короткой и быстрой и изображала битву героев с морским чудовищем. Затем с пением и церемониями было дано имя Торстейну; его назвали Мароаке — по имени древнего короля этой деревни, а Эрик и Кнут получили имена Тане-Матарау и Тефаунуи в честь двух мореплавателей и морских героев древности. Длинная монотонная речь, сопровождавшая присвоение им имен, произносилась с головокружительной быстротой; безостановочный поток слов был рассчитан одновременно на то, чтобы произвести впечатление и позабавить.

Церемония была закончена. Среди полинезийцев на Рароиа опять появились белые бородатые вожди. Из толпы выступили две цепи танцовщиков и танцовщиц в плетеных соломенных юбочках, с покачивающимися лубяными коронами на голове. Танцуя, они приблизились к нам и переложили короны со своих голов на наши; нам пришлось также надеть на себя шелестящие соломенные юбочки, и празднества продолжались.

Однажды ночью увенчанные цветами радисты связались с радиолюбителем на Раротонге, который передал нам сообщение с Таити. Это был сердечный привет от губернатора французских тихоокеанских колоний.

По распоряжению из Парижа он послал правительственную шхуну «Тамара», которая должна доставить нас на Таити, так что нам не придется ждать копровой шхуны, срока прихода которой никто не знал. Таити был центрам французских колоний и единственным островом, имевшим постоянную связь с внешним миром. Мы должны добраться до Таити и там сесть на пароход, совершающий регулярные рейсы, который доставит нас домой, на родину.

На Рароиа продолжались празднества. Как-то вечером с океана донеслись какие-то странные завывания; дозорные спустились с вершин пальм и сообщили, что у входа в лагуну находится какое-то судно. Мы бросились бегом через пальмовый лес к берегу с подветренной стороны острова. Там мы стали смотреть на океан в направлении, противоположном тому, откуда мы пришли на «Кон-Тики». С этой стороны, защищенной от ветра всем атоллом и рифом, буруны были значительно ниже.

Как раз у входа в лагуну со стороны океана мы увидели огни корабля. Небо было ясное и звездное, и мы могли различить очертания широкой двухмачтовой шхуны. Это и есть судно губернатора, пришедшее за нами? Почему оно не входит?

Островитяне проявляли признаки все возраставшего беспокойства. Теперь увидели и мы, что судно имело большой крен и ему грозила опасность опрокинуться. Оно сидело на мели на невидимом подводном рифе.

Торстейн схватил фонарь и просигналил:

—   Que bateau?

—   «Маоае», — передали нам в ответ.

«Маоае» была копровая шхуна, курсировавшая между островами. Она держала путь на Рароиа за копрой. Капитан и команда шхуны были полинезийцы, и они знали о рифах на подступах к лагуне. Но в темноте их подвело течение. Счастье было, что шхуна находилась с подветренной стороны острова и что погода была тихая, но течение за пределами лагуны было достаточно коварным. Крен «Маоае» увеличивался и увеличивался, и команда спустила шлюпку. Матросы закрепили крепкие канаты на верхушках мачт, а свободные концы канатов доставили в шлюпке на берег, где островитяне обвязали их вокруг стволов кокосовых пальм, чтобы шхуна не опрокинулась. Матросы с другими канатами остановились на шлюпке за проходом в рифе в надежде, что им удастся снять «Маоае» с мели, когда начнется прилив и вода устремится из лагуны. Жители деревни спустили на воду все свои пироги и принялись спасать груз копры. На борту шхуны было девяносто тонн этого ценного товара. Мешки с копрой партия за партией перевозились с раскачивавшейся шхуны на берег.

Вода поднялась, но «Маоае» все еще сидела на мели, раскачиваясь и ударяясь о коралловые рифы, пока не получила пробоины. Когда наступил рассвет, шхуна находилась еще в худшем положении, чем раньше. Команда ничего не могла поделать; не стоило и пытаться стащить с рифа тяжелое судно, водоизмещением в 150 тонн, с помощью шлюпки и пирог островитян. Если шхуна будет и дальше лежать там же, ударяясь о риф, она развалится на части; а если переменится погода, ее унесет к атоллу, и в прибое разобьет в щепу.

На «Маоае» радио не было, но у нас оно имелось. Однако если бы мы и вызвали спасательное судно с Таити, то к тому времени, когда оно пришло бы, «Маоае» давно превратилось бы в обломки. И все же второй раз в течение месяца, риф Рароиа упустил свою добычу.

В тот же день около полудня шхуна «Тамара» показалась на горизонте на западе. Она была послана за нами, чтобы забрать нас с Рароиа, и находившиеся на ее борту были немало удивлены, увидев вместо плота две мачты большой шхуны, которая беспомощно сидела на рифе, накренившись и раскачиваясь.

На борту «Тамары» был французский чиновник, управляющий островами Туамоту и Тубуаи, Фредерик Анн, которого губернатор направил с Таити встретить нас. На «Тамаре» находились также француз-кинооператор и француз-радист, но капитан и команда были полинезийцы. Сам Анн, француз по происхождению, родился на Таити и был великолепным моряком. Он принял на себя командование судном с согласия капитана-таитянина, который был рад освободиться от ответственности в этих опасных водах. Пока «Тамара» ловко лавировала среди бесчисленных подводных рифов и водоворотов, обе шхуны были соединены прочными канатами, и Анн приступил к искусным и рискованным маневрам, а прибой между тем грозил выбросить оба судна на один и тот же коралловый риф.

Когда прилив достиг наибольшей высоты, «Маоае» сошла с рифа, и «Тамара» отбуксировала ее на глубокое место. Но теперь через пробоину вода стала заливать «Маоае», и ее пришлось как можно скорей увести в лагуну на мелководье. В течение трех дней «Маоае» стояла у деревни полузатопленная, и все помпы работали круглые сутки. Лучшие искатели жемчуга из числа наших друзей-островитян ныряли под шхуну со свинцовыми листами и гвоздями и заделали самые большие пробоины, так что «Маоае» с работающими помпами могла в сопровождении «Тамары» добраться до дока на Таити.

Когда «Маоае» была готова к отплытию, Анн провел «Тамару» между покрытыми кораллами мелководьями в лагунах к острову Кон-Тики. Плот был взят на буксир, а затем «Тамара» отправилась обратно к выходу с «Кон-Тики» на буксире; а «Маоае» шла вслед за ней на таком близком расстоянии, чтобы можно было снять команду, если в океане прибыль воды в трюме возьмет верх над помпами.

Наше прощание с Рароиа было более чем грустным. Все, кто мог двигаться, были на молу; они играли и пели наши любимые мелодии, когда судовая шлюпка увозила нас на «Тамару».

Огромный Тупухое возвышался в центре, держа за руку маленького Хаумата. Хаумата плакал, слезы текли и по щекам могучего вождя. У всех стоявших на молу были слезы на глазах, но они продолжали петь и играть еще долго-долго после того, как шум бурунов, набегавших на риф, заглушил для нас все остальные звуки.

Эти чистые сердцем люди, которые стояли на молу и пели, теряли шестерых друзей, а мы, безмолвно стоявшие на борту «Тамары», пока мол не скрылся за пальмами, а пальмы не исчезли в океане, теряли 127 друзей. В ушах у нас продолжала звенеть прихотливая мелодия:

«…пусть у нас будут одни и те же воспоминания, чтобы мы всегда могли быть вместе — даже тогда, когда вы уедете в далекую страну. Добрый день».

Через четыре дня перед нами возник из океана остров Таити. Он не походил на нить жемчужин с кронами пальм. Дикие зубчатые синие горы вздымались к небу, и вершины их были окутаны облаками, напоминавшими венки.

По мере того как мы приближались, на синих горах обнаружились зеленые склоны. Пышная растительность юга зелеными пятнами сбегала по рыже-красным холмам и утесам, которые переходили в глубокие ущелья и долины, спускавшиеся к морю. Когда берег был уже совсем близко, мы увидели стройные пальмы, плотно обступавшие все долины и весь берег позади золотистого пляжа. Остров Таити был когда-то образован вулканами. Теперь они потухли, и коралловые полипы постепенно воздвигли защитный риф вокруг острова, чтобы океан не мог разрушить его.

Рано утром мы прошли пролив между рифами и очутились в бухте Папеэте. Перед нами возвышались церковные шпили и красные крыши домов, наполовину скрытые листвой гигантских деревьев и верхушками пальм. Папеэте — столица Таити, единственный город во французских владениях в Океании. Это был город развлечений, резиденция правительства и центр всех морских путей в восточной части Тихого океана.

Когда мы вошли в бухту, жители Таити стояли на берегу плотной яркой живой стеной и ожидали нас. Новости распространяются на Таити с быстротой ветра, и каждому хотелось посмотреть на пае-пае, который прибыл из Америки.

«Кон-Тики» было отведено почетное место у морского бульвара; мэр Папеэте приветствовал нас, а маленькая полинезийская девочка преподнесла нам от имени Полинезийского общества огромный букет таитянских полевых цветов. Затем подошли молодые девушки и надели нам на шею сладко пахнувшие венки из белых цветов, приветствуя нас с прибытием на Таити, жемчужину Южного моря.

Я искал в толпе знакомое лицо, лицо моего приемного отца на Таити, вождя Терииероо, являвшегося главой 17 местных вождей острова. Конечно, он был тут. Высокий и грузный, живой и веселый, как в старые дни, он вынырнул из толпы, крича «Тераи Матеата!» и улыбаясь всем своим широким лицом. Он стал стариком, но у него был все тот же представительный вид прирожденного вождя.

—   Поздно ты явился, — сказал он, улыбаясь, — но ты явился с хорошими новостями. Твой пае-пае поистине принес на Таити синее небо (тераи матеата), так как мы теперь знаем, откуда пришли наши отцы.

Губернатор устроил прием в своем дворце, был званый вечер в городской ратуше, приглашения сыпались на нас со всех концов гостеприимного острова.

Как и в прежние дни, вождь Терииероо устроил большое празднество у себя в доме в долине Папено, который я так хорошо знал; и так как Таити не Рароиа, то здесь была проделана новая церемония наделения таитянскими именами тех, кто раньше их не имел.

Это были баззаботные дни; солнце ярко светило, в небе медленно проплывали легкие облака. Мы купались в лагуне, лазили по горам и танцевали полинезийские танцы на траве под пальмами. Дни проходили и превращались в недели. Похоже было на то, что недели превратятся в месяцы, прежде чем придет корабль, который отвезет нас домой к ожидавшим нас делам.

Затем была получена радиограмма из Норвегии, в которой сообщалось, что судовладелец Ларс Кристенсен дал предписание судну «Тор I» водоизмещением в 4 тысячи тонн направиться с Самоа на Таити, чтобы захватить участников экспедиции и доставить их в Америку.

Однажды рано утром большой норвежский пароход вошел в бухту Папеэте, и французский военный катер отбуксировал «Кон-Тики» к борту его огромного соотечественника; тот протянул длинную стальную руку и поднял своего маленького родственника на палубу. Громкие завывания сирены разнеслись по поросшему пальмами острову. Коричневые и белые люди толпились на набережной Папеэте и бесконечной вереницей взбирались на борт корабля с прощальными подарками и венками. Мы стояли у поручней и вытягивали, как жирафы, шеи, чтобы высвободить подбородок из венков, которые один за другим надевали на нас.

—   Если вы хотите вернуться на Таити, — прокричал вождь Терииероо, когда над островом разнесся последний гудок, — вы должны, после того как пароход тронется, бросить венок в лагуну!

Концы были отданы, заревели двигатели, винт забурлил в воде, ставшей зеленой, и мы медленно отошли от набережной.

Красные крыши вскоре исчезли за пальмами, пальмы растворились в синеве гор, которые постепенно, как тени, опускались за горизонтом в океан.

Волны ходили по синему океану. Теперь до них было далеко. Белые пассатные облака проплывали по синему небу. Мы уже не двигались в одну сторону с ними. Теперь мы не повиновались природе. Мы находились на пути к XX веку, до которого было так далеко.

Но мы, шестеро, стоявшие на палубе около наших девяти огромных бальсовых бревен, были все живы. А на лагуне в Таити шесть белых венков лежали на воде, и ласковые волны то прибивали их к берегу, то относили назад.



ПОСЛЕСЛОВИЕ

Успешный результат экспедиции на «Кон-Тики» не доказал правильности моей миграционной теории как таковой. Мы доказали лишь, что южноамериканский бальсовый плот обладает качествами, о которых современные ученые раньше не знали, и что тихоокеанские острова расположены в пределах досягаемости для доисторических судов, отплывающих из Перу. Первобытные народы были способны предпринимать далекие путешествия по открытому океану. В вопросе океанических миграций расстояние не является решающим фактором, если только направления ветра и течения в общем совпадают и остаются неизменными днем и ночью в течение круглого года. Пассаты дуют на запад, и экваториальные течения тоже идут на запад вследствие вращения Земли, и на протяжении всей истории человечества Земля вращается в одну и ту же сторону.

Комментарии
Ivan23.04.13, 09:33
Отзыв на фильм Кон-тики 
Тот случай, когда «реальность» интересней голливудского фильма.
Недавно случайно попал на этот фильм, чему был в общем-то рад. Книгу Хейердала до это не читал, поэтому было интересно просто смотреть, а не подмечать нестыковки с повествованием автора.
Фильм Кон-тики произвёл, в итоге, какое-то чувство недосказанности, может быть даже «сожаления»... Как будто полтора часа водили тебя за нос, но ты догадался в итоге об этом и тебе стыдно за создателей этого фильма. В общем, «Кон-тики» очередная жевачка для широкой публики, кстати, в зале сидело 6 человек :)
Не стоит искать нестыковки между фильмом и книгой - их там на порядок больше, чем совпадений. Прочитав ещё и книгу, я вам скажу, что это совершенно 2 разные истории, как версии реальности, рассказанной разными людьми в удивительном рассказе Акутагавы «В чаще».
Для того, чтобы заинтересовать потенциального читателя сообщу некоторые факты из книги. Основное обеспечение Хейердалу удалось получить, ещё находясь в США. Сильно помогли вояки с пишевыми рационами и прочим оборудованием. В Перу при встрече с президентом Тур лишь добивался, чтобы ему разрешили и помогли построить Кон-тики на территории военного порта, других вариантов он тогда не видел. После того, как власти увидели готовый плот, они покрутили у виска, и сильно пожалели, что оказали поддержку и пытались убедить Тура отречься от «самоубийства». :)
Ну, а по мелочам, можно придраться к каждой сцене! Средства от сданного обратного билета Тур потратил на жизнь в Америке, и полетели они изначально в Гуаякиль (Эквадор), для покупки бальсового дерева. В реальности можно снять целый отдельный триллер, как они эти деревья искали и сплавляли на побережье, недаром эту сюжетную линию полностью убрали. Также можно снять отдельный фильм о первом осторове, на который они не смогли зачалиться, о высадке на следующий и робинзонаде на острове. Всё, что показано в фильме, просто красивая чушь картинка, акцентирующая психологические трения между авантюристами на 3 месяца вынужденными прибывать на плоту...

Больше всего поразило, что это фильм для детей 6+, с такой-то кровавой сценой про акулу. Гарантированно, что ребёнок эту сцену запомнит на всю жизнь! Кстати, рыбакам рекомендую поучиться, с такой же лёгкостью вытаскивать рыбёшку, с какой герой фильма это делает с полутонной диетического акульего мяса. :)

Но единственный плюс, который я получил от просмотра Кон-тики, это прочтение книги «Путешествие на Кон-тики». Она настолько интересней и недодуманный, насколько настоящий фрукт полезней и вкусней непонятной консистенции в тетрапаке... Если снять более реалистичный фильм по книге Тура Хейердала, то он, как это не странно, выйдет в жанре фэнтези. Настоящая жизнь намного сказочней и непредсказуемей, чем надуманный сценарий драмы. Совершенно очевидно, 2 часовой формат сильно влияет на результат, но кино индустрия настроена на производство «жвачки» и это печально, что мы никогда не увидим фильм, который вызывает те же положительные чувства, что и книга «Путешествие на Кон-тики». Желаю вам приятного прочтения и, надеюсь, вы окажитесь благоразумней и не поддержите кино индустрию «жвачки» рублём. :)
Авторизуйтесь, чтобы оставить отзыв
Оцени маршрут  
     


 
© 2007-
Маршруты.Ру
Все права защищены
Rambler's Top100
О сайте
Сообщество
Маршруты
← Вернуться на Маршруты.Ру