Меня ожидал бурный Атлантический океан, и я тщательно
закрепил весь груз, опустил стеньгу, придав тем самым «Спрею» большую
устойчивость. Затем я подтянул и закрепил талрепа, проверил все найтовы и
надежность скрепления бушприта с водорезом, так как при переходе через
океан даже в летнее время можно повстречаться с плохой погодой. На этот
раз плохая погода преобладала. Лишь 1 июля после сильного шторма
прояснилось и задул благоприятный северо-западный ветер. На следующий
день, когда встречная волна уменьшилась, я отплыл из Ярмута,
попрощавшись с Америкой.
Запись в судовом журнале о первом дне моего плавания в
Атлантике гласит: «В 9.30 утра отплыл из Ярмута. В 4.30 пополудни
прошел мыс Сейбл; расстояние от берега три кабельтова. Ход восемь узлов.
Северо-западный ветер».
Незадолго до захода солнца я выпил чай с клубникой, а
«Спрей» неторопливо скользил по спокойной воде под прикрытием
тянущегося к востоку берега.
В полдень 3 июля я был на траверзе островов
Айронбаунд, и «Спрей» вновь шел отличным ходом. Утром я увидал большую
шхуну, шедшую в восточном направлении из Ливерпуля — порта в Новой
Шотландии. Через пять часов хода «Спрея» корпус шхуны скрылся за
горизонтом.
В 6.25 вечера показался огонь маяка на Чебукто-Хэд,
поблизости от порта Галифакс. Подняв флаг, я воспользовался ветром,
дувшим прямо в корму, и до наступления темноты миновал остров Джордж.
Вдоль всего побережья видно много маяков. Отличный маячный огонь имеется
на Самбро, называемом также Скалой Плача, хотя даже этот огонь не был
замечен товаро-пассажирским пароходом «Атлантик» в ночь его ужасной
катастрофы.
Держа курс в открытое море, я наблюдал, как один
сигнальный огонь за другим исчезали за кормой, покуда маяк Самбро не
скрылся за горизонтом. Теперь «Спрей» остался один и бодро шел своим
курсом.
В 6 часов утра 4 июля я взял вторые рифы, а в 8.30
уже шел с полностью зарифленными парусами. В 9.40 вечера я увидел
проблеск маяка на западной оконечности острова Сейбл, который можно с
успехом называть островом трагедий.
Густой туман плотным пологом закрыл все кругом, и я,
отрезанный от всего мира, очутился в царстве туманов. Маячных огней
больше не было видно, и, часто опуская лот, я установил, что после
полуночи миновал восточную оконечность острова и скоро должен очутиться в
безопасном для плавания районе, вдали от берегов и отмелей. Ветер был
свежим, но направление его было юго-юго-западным. Мне рассказывали, что
размер острова Сейбл за последние годы уменьшился с сорока миль до
двадцати и что из трех маяков, построенных с 1880 года, два полностью
смыты наступающей водой, а третий скоро будет затоплен.
К вечеру 5 июля «Спрей», плывший весь день по
неспокойному морю, решил двигаться вперед без помощи своего рулевого. В
тот момент я держал курс на зюйд-ост-тень-зюйд, но ветер несколько
заходил, и «Спрей», имея отличный для него ход в восемь узлов, двигался
теперь в юго-восточном направлении. Мне пришлось увеличить парусность,
чтобы не теряя времени пересечь пути, по которым следуют лайнеры, и
возможно скорее достичь благоприятного для меня Гольфстрима.
К вечеру туман рассеялся, и я увидел заход солнца.
Затем я, обратившись лицом на восток, обнаружил впереди бушприта
улыбающуюся полную луну, вылезшую из моря. Даже появление самого Нептуна
не могло бы меня больше удивить.
— Добрый вечер, госпожа Луна! — вскричал я. — Очень рад вас видеть…
С тех пор я неоднократно беседовал с луной, которую посвятил во все подробности задуманного мною путешествия.
Около полуночи я снова попал в полосу тумана, гораздо
более густого, чем прежний, и плавание в тумане продолжалось несколько
дней. При ветре, усилившемся до штормового, волны поднимались все выше,
но «Спрей» отлично их выдерживал.
В безмолвии унылого тумана я чувствовал себя
бесконечно одиноким, как насекомое, плывущее на соломинке. Закрепив
штурвал, я ложился спать, а «Спрей» сам шел своим курсом. В такие дни
меня охватывало чувство страха, а память работала с поразительной силой.
Все угрожающее, незначительное, малое и большое, удивительное и
обыденное возникало и странно чередовалось в моей памяти. Страницы
прошлого, позабытого, возникали передо мной и казались относящимися к
иному, давно минувшему существованию. Смеющиеся и плачущие голоса
рассказывали мне о том, что я слышал в различных уголках Земного шара.
Добрый вечер госпожа Луна!
Только в штормовую погоду, когда работы было по
горло, чувство одиночества покидало меня, но с наступлением штиля
возвращалось вновь. Боясь разучиться говорить, я громким голосом отдавал
сам себе команду по управлению судном. Ровно в полдень, когда солнце
стояло в зените, я по всем морским правилам кричал: «восемь склянок!»
Находясь в каюте, я спрашивал воображаемого рулевого: «Как на румбе?»
или «Какой курс?» Но ответа не было, и ощущение одиночества проявлялось с
новой силой. Мой голос глухо раздавался в безлюдном пространстве, и я
перестал разговаривать с самим собой. Вскоре я вспомнил, что подростком
любил распевать песни. Почему бы не попробовать снова, тем более что
здесь я никого не буду беспокоить? Мои музыкальные способности никогда
ни у кого не вызывали чувства зависти. Можете себе представить, как я
развернул свое дарование сейчас, находясь в необъятной Атлантике!
Достаточно было посмотреть на дельфинов, совершавших необычайные прыжки,
как только раздавались мои рулады, предназначенные для волн и всего
того, что в них находилось. Старые черепахи высовывали головы из воды и
удивленно таращили глаза, когда я пел «Джонни Бокер» или еще что-либо в
этом роде. Надо отметить, что дельфины были лучшими ценителями моего
пения, чем черепахи, и прыгали значительно выше. Однажды во время
исполнения мною псалма на тему о рухнувшем Вавилоне один дельфин прыгнул
выше бушприта, и если бы «Спрей» шел скорее, он очутился бы на палубе.
Что касается морских птиц, то они испуганно летали вокруг.
К 10 июля, после восьми дней плавания, «Спрей»
находился на тысячу двести миль к востоку от мыса Сейбл*. Сто пятьдесят
миль в сутки — отличный результат для маленького суденышка. Это был
рекордный по расстоянию и скорости переход для «Спрея» на протяжении
всего плавания.
* Мыс Сейбл, на котором стоит маяк, находится на южной оконечности о-ва Сейбл.
Вечером 14 июля, находясь в отличном по сравнению с
прошлыми днями настроении, я получил возможность крикнуть «кто плывет?»
На горизонте, три румба по наветренной скуле, показались мачты какой-то
баркентины. Потом наступила ночь, и я плыл далее, не обращая внимания на
румпель.
Дул южный ветер, и «Спрей» с закрепленными должным
образом парусами шел на восток. Всю ночь «Спрей» шел отличным ходом:
время от времени я выходил на палубу, но каждый раз заставал все в
полном порядке. С юга продолжал дуть умеренный бриз, и наутро 15 июля
«Спрей» поравнялся с баркентиной из Виго «Ла Вагиза», которая шла в
родной порт из Филадельфии и уже 23 дня находилась в плавании.
На баркентине нас заметили накануне, и когда «Спрей»
подошел достаточно близко, капитан бросил мне конец, по которому
переправил бутылку отличного вина. Вместе с вином он прислал свою
карточку — на ней значилось: Хуан Гантес. Думаю, он был милейшим
человеком. Когда «Спрей» лихо проходил мимо и я захотел поговорить с
ним, он так пожал плечами, что они очутились чуть ли не выше головы.
Узнав через своего помощника о целях моей экспедиции и о том, что я
путешествую один, он перекрестился и скрылся в каюте. Больше я его не
видел, а к заходу солнца баркентина была далеко позади меня — не ближе,
чем в прошлый вечер.
Жизнь становилась все менее и менее монотонной. 16
июля дул северо-западный ветер, море было спокойным, а на горизонте
показался барк, и в половине третьего пополудни я уже разговаривал с
ним. Этот барк из Глазго назывался «Ява» и шел из Перу в Куинстаун за
распоряжениями. Старый капитан барка несколько напоминал медведя, хотя
на Аляске я видел медведя, который выглядел гораздо приветливее. По
крайней мере аляскинский медведь обрадовался встрече со мной, чего никак
нельзя было сказать о капитане «Явы». Возможно, что мой приветственный
оклик потревожил капитанский полдневный отдых, а мое маленькое
суденышко, проходя мимо его большого судна, подействовало на капитана,
как красная тряпка на быка, так как «Спрей» имел значительное
преимущество перед большими судами в дни, когда ветер был слабым. На
протяжении последних дней «Ява» еле-еле двигалась вперед, а ход «Спрея» с
поднятым и надувшимся от слабого ветра гротом не оставлял желать
лучшего.
— Как давно здесь нет ветра? — проревел капитан, когда «Спрей» приблизился.
— Не знаю, капитан… — рявкнул я изо всех сил. — Я только что появился в этих местах.
При этих словах находившийся на баке помощник капитана ухмыльнулся.
— Я отплыл от мыса Сейбл четырнадцать дней назад, — добавил я (в это время я находился недалеко от Азорских островов).
— Подшкипер… — рявкнул капитан. — Подшкипер!… Иди
сюда и послушай, что рассказывает этот янки. Спускай флаг, подшкипер!
Спускай флаг!…
И, к общему удовольствию, «Ява» капитулировала перед «Спреем».
Острое ощущение одиночества, которое я испытал
вначале, исчезло. Видимо, произошло нечто таинственное, покуда я миновал
полосу тумана. Я встретился с Нептуном в час его гнева, но он не нашел в
моих поступках ничего оскорбительного и позволил продолжать плавание.
В судовом журнале за 18 июля имеется такая запись:
«Отличная погода. Ветер юго-западный. Вокруг резвятся дельфины. В 11.30
утра встретил пароход «Олимпия» на 34°5Г западной долготы».
— Без трех минут половина двенадцатого… — прокричал
капитан «Олимпии», сообщая мне долготу и время. Я был в восторге от
постановки дела на «Олимпии», хотя считал, что ее капитан чересчур точен
в расчетах, находясь в открытом море. Впрочем, неточности в расчетах
местоположения приводят к таким катастрофам, какая случилась с
«Атлантиком» и многими другими судами. А этот капитан до тонкости знал
свое местоположение; это был молодой человек, но я уверен, что со
временем у него будет отличный послужной список.
Вокруг парохода «Олимпия» не было ни одного дельфина — они предпочитают плавать вокруг парусников.
Берег виден!… Поутру 19 июля впереди по курсу
показался таинственный купол, напоминавший серебряную гору. Берег был
полностью закрыт белой блестящей дымкой, сверкавшей, на солнце, как
начищенное серебро, но я был уверен, что это остров Флорес. В 4.30
пополудни «Спрей» был на его траверзе. Дымка рассеялась, и остров Флорес
был передо мной. Этот остров находится в 174 милях от острова Фаяла.
Несмотря на гористый берег, долгое время он не был открыт, хотя основную
группу островов давно заселили.
Ранним утром 20 июля я увидел по правому борту
вершины гор на острове Пику, торчащие высоко над облаками, а когда
солнце разогнало туман, острова один за другим стали возникать передо
мной. Плывя ближе к берегу, я смотрел на возделанные поля. «О, как
прекрасна зелень полей!» Только люди, видевшие Азорские острова с палубы
корабля, могут понять истинную красоту этого среднеокеанского пейзажа.
В 4.30 пополудни я отдал якорь в Фаяле, пробыв ровно
восемнадцать суток в плавании от мыса Сейбл. Прежде чем «Спрей» достиг
волнолома, на красивой лодке подплыл американский консул, а также
молодой морской офицер, который, опасаясь за судьбу моего судна,
предложил свои услуги в качестве лоцмана. У меня нет никаких сомнений в
том, что молодой офицер мог великолепно командовать военным кораблем, а
«Спрей» был слишком незначителен для сверкающего офицерского мундира.
Как бы там ни было, но, столкнувшись едва ли не со всеми судами,
находившимися в гавани, и потопив портовую баржу, «Спрей» был введен
офицером в порт, получив при этом незначительные повреждения. Этот
достопримечательный лоцман рассчитывал на мою благодарность, но мне
оставалось неясным, почему он на нее претендовал. Не за расходы ли,
которые понесло его правительство, поднимая затонувшую баржу, или за то,
что он не потопил «Спрей»? Впрочем, я его великодушно простил.
На Азорские острова я прибыл в сезон фруктов, и
«Спрей» был так ими завален, что я не знал, что с ними делать.
Островитяне повсюду очень приветливы, но я нигде не встречал более
радушных, чем на Азорских островах.
Здешнее население никак нельзя считать зажиточным: с
заработками очень трудно, налоги весьма высоки, и единственное, что не
облагается налогами, — воздух, которым дышат местные жители. Их родная
страна* даже не позволяет устроить на Азорах порт для захода иностранных
почтовых судов, и поэтому пакетбот, везущий почту для Орты, должен ее
доставлять в Лиссабон под предлогом необходимости дезинфекции, а на
самом деле — для взыскания с пакетбота портовых сборов. Отправленные
мною из Орты письма пришли в США на шесть дней позже, чем посланные из
Гибралтара, куда я прибыл тринадцать дней спустя.
* Португалия.
На следующий день после моего прибытия в Орту
праздновался день какого-то знаменитого святого. Со всех островов
прибывали лодки, переполненные людьми, пожелавшими принять участие в
празднестве, происходившем в Орте — столице и, так сказать, «Иерусалиме»
Азорских островов. С утра и до ночи палуба «Спрея» была запружена
мужчинами, женщинами и детьми.
После празднества один добросердечный местный житель
запряг коляску и день-деньской катал меня по прекрасным дорогам острова
Фаяла. На ломаном английском языке он объяснил мне: «Я это делаю потому,
что, когда впервые попал в Америку, я не знал ни слова по-английски,
мне было очень трудно, но я встретил человека, у которого нашлось время
выслушать мою просьбу. И тогда я принес обещание своему святому
доставить радость чужеземцу, которого встречу в моей стране».
К несчастью, этот любезный джентльмен пригласил
переводчика, чтобы я мог, как он выразился, лучше уразуметь достоинства
здешней страны. Этот переводчик едва не вогнал меня в могилу,
рассказывая о кораблях и дальних плаваниях, о лодках и обо всем, о чем я
менее всего хотел бы слышать., Мой новый друг и хозяин с трудом находил
возможность вставить в разговор хотя бы одно слово. Перед моим
отплытием он угостил меня таким обедом, который мог бы оказать честь
любому принцу, хотя он жил в своем доме на холостяцкий образец.
— Моя жена и дети покоятся там… — сказал он, указывая
на кладбище, находившееся на противоположной стороне дороги. — Я
переехал в этот дом издалека, чтобы быть поближе к месту, которое с
молитвой посещаю каждое утро.
На острове Фаял я пробыл четыре дня, то есть на два
дня дольше, чем предполагал. Причина тому — трогательное отношение ко
мне местных жителей. Некая девица, невинная как ангел, явилась ко мне и
сказала, что хочет плыть со мной на «Спрее», если я довезу ее до
Лиссабона. По ее словам, она умела отлично жарить летающих рыб, но ее
коронным номером было приготовление трески. Ее брат Антонио, служивший в
качестве переводчика, намекнул, что он сам не прочь отправиться со
мной, так как всей душой стремится повидать в Америке своего друга
некоего Джона Уилсона и готов для этого обогнуть оба мыса.
— Знаете ли вы Джона Уилсона из Бостона?. — спросил он у меня.
— Я знаю Джона Уилсона, но он не из Бостона…
— У него есть дочка и сын… — уточнил Антонио особенности своего друга.
Если приведенный мною разговор дойдет до того самого
Джона Уилсона, то пусть будет ему известно, что Антонио из Пику хранит о
нем воспоминания.